'Достоевский в своем 'Дневнике писателя', — вспоминает Короленко, — говорит, что эти последние стихотворения не уступают произведениям лучшей поры некрасовского творчества. Легко представить себе, как они действовали на молодежь. Все знали, что дни поэта сочтены, и к Некрасову неслись выражения искреннего и глубокого сочувствия со всех сторон'[1778].
Естественно, что похороны Некрасова проходили при огромном стечении народа и вылились в мощную демонстрацию. 'Петербург, — утверждает Короленко, — еще никогда не видел ничего подобного'. На могиле говорили много речей. Но, — пишет Короленко, — 'настоящим событием была речь Достоевского'.
На Короленко и его сверстников наибольшее впечатление произвело то место речи, 'когда Достоевский своим проникновенно-пророческим <…> голосом назвал Некрасова последним великим поэтом из 'господ'. Придет время и оно уже близко, — говорил Достоевский, — когда новый поэт, равный Пушкину, Лермонтову, Некрасову, явится из самого народа…
— Правда, правда! — восторженно кричали мы Достоевскому'[1779].
Впоследствии Короленко пришел к ясному пониманию, что Достоевский весьма расходился в оценке настроений народа со своими восторженными слушателями. Но и 'долго потом' писатель вспоминал слова Достоевского на могиле Некрасова 'как предсказание близости глубокого социального переворота, как своего рода пророчество о народе, грядущем на арену истории'[1780].
Воздействие речи Достоевского на Короленко было очень сильным. Влившись в общий поток народолюбивых настроений, эта речь утвердила Короленко в стремлении отдать свою жизнь борьбе за 'наступление этого пришествия'.
Высказывания Короленко о Достоевском как о писателе, о его художественном методе, о его произведениях немногочисленны, отрывочны. Воссоздать по ним понимание Короленко творчества Достоевского нелегко. Но в своем большинстве они носят принципиальный характер, органически связаны с концепцией искусства Короленко, а также его мировоззрением в целом.
Для Короленко, разумеется, ни в малейшей мере не подлежала сомнению значительность дарования Достоевского и оставленного им наследства.
В статье, посвященной 50-летию Литературного фонда (1909), опровергая 'басню', сочиненную князем Мещерским, будто фонд отказал Достоевскому в пособии, Короленко писал:
'Достоевскому не только не было отказано ни в одной его просьбе <…> Комитет, ввиду серьезности обстоятельств и исключительных заслуг 'нелиберального' писателя, взял на себя ответственность нарушить устав: по уставу, члены комитета сами не могут пользоваться пособиями ни в какой форме, а Достоевский был тогда членом комитета и секретарем его'.
'Конечно, — заключал Короленко, — это одно из тех 'нарушений', которые история фонда ему в вину не поставит'[1781].
В 1910 г. к Короленко, уже всемирно известному писателю, обратились за разрешением опубликовать его 'жизнеописание' для детей. Он ответил: '…Едва ли уместно делать жизнеописание Короленка предметом детской книги', когда нет 'таких жизнеописаний Тургенева, Достоевского, Чехова. Из живущих Толстого <…> Мне кажется, — заявил он, — при таких условиях 'жизнеописание Короленка' для детской литературы было бы некоторым нарушением перспективы'[1782].
Отношение к Достоевскому здесь выражено не только закономерным помещением его имени среди имен первостепенных русских художников, но и признанием его жизнеописания достойным предметом книги для детей.
Имя Достоевского встречается и в рекомендациях чтения, которые давал Короленко начинающим писателям из народа, в ряду имен 'лучших писателей', русских (Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Гончаров) и иностранных (Шекспир, Шиллер, Гете, Байрон, Сервантес, Свифт)[1783].
Насколько высоко Короленко оценивал творчество Достоевского, свидетельствует черновой вариант статьи о Л. Н. Толстом (1908).
Короленко писал:
'…Мы, русские, можем действительно считать себя если не счастливыми (это слово теперь звучит странно), то гордыми тем, что наша родина дала всемирной литературе двух таких писателей, как И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой, — можно прибавить и третье имя — Достоевский'[1784].
Мы видим, значение Достоевского как величины первостепенной оценивается Короленко не только в пределах отечественной, но и в широких масштабах всемирной литературы.
Однако для Короленко была столь же несомненной и противоречивость творчества великого писателя, сочетание в его произведениях выдающихся достижений и сторон, вызывающих чувство глубокого неудовлетворения.
Так, в одной неопубликованной критической заметке Короленко прямо выражал намерение говорить не только о том, за что он ценит произведения Достоевского, но и о том, чего он в них не приемлет.
'— Как, — замечал Короленко его воображаемый читатель, — вы решаетесь отрицать художественные достоинства у Достоевского?
— Нет, я хочу только сказать, что у него, при крупных достоинствах, есть и очень крупные недостатки'[1785].
Поводом для наиболее развернутого высказывания о Достоевском послужило для Короленко второе издание повестей и рассказов М. Н. Альбова[1786], которого он признал одним из 'сильных и талантливых подражателей' Достоевского.
В архиве писателя сохранились два наброска 'критического этюда' об Альбове, предназначавшегося для журнала 'Северный вестник'. Хотя Короленко был увлечен работой ('Кажется выйдет интересно и не лишено оригинальности <…> работается порядочно', — писал он жене 4 августа 1887 г.[1787], статья осталась незаконченной. Первый набросок не опубликован. Хотя он менее завершен и менее обработан, чем второй, он содержит ряд четких формулировок и многое проясняет в ходе мыслей писателя[1788]. Второй вошел в книгу 'В. Г. Короленко о литературе' (М., 1957. — С. 304-312).
В 80-е годы, вернувшись из ссылки после 10 лет скитаний, Короленко серьезно размышлял над теоретическими вопросами искусства, и в частности, — о задачах искусства в период общественной реакции. Вероятно, поэтому он не прошел мимо сборника произведений, которые показались ему для литературы 80-х годов типичными. Поэтому же он оценку рассказов Альбова стремится дать в свете своего понимания общественной роли искусства и выяснения своего отношения к Достоевскому.
Отправным положением 'этюда' является утверждение, что чтение Достоевского приносит 'мало наслаждения и много страдания'. Это обстоятельство расценивается Короленко как 'признак не художественных достоинств, а художественных недостатков'[1789].
Короленко ссылается на одного 'большого поклонника' Достоевского, который всегда со страхом принимался за новое его произведение и признавался, что при чтении ему 'хочется кончить поскорее, чтобы освободиться от этих ужасов, изображенных с такой силой, хочется выйти на свежий воздух, поскорее вздохнуть и разобраться. Наконец, просто хочется освободиться поскорее от головной боли, которая, право, почти всегда следует за этим чтением'[1790].
Нельзя не заметить, что переживания этого 'поклонника' Достоевского весьма напоминают ощущение, которое испытывал при чтении его произведений Г. И. Успенский и которое он так образно передал в беседе с Короленко.
