его поставил. По огромному и несогласимому разномыслию, которое граф Л. Н. твердо и решительно выражает против учительства Достоевского, следует думать, что толстовский кухонный мужик научает, может быть, совсем не тому, чему должен бы научить куфельный мужик, как представлял себе Достоевский'[1741].
В письме к А. С. Суворину 24 января 1887 г. Лесков так объяснял причину появления своей статьи не в 'Новом времени':
''О куфельном мужике' <…> пришлось печатать в 'Новостях', потому что у вас не удалось бы рассказать правды о Достоевском. Я уже привык слоняться, где бы только просунуть то, что считаю честным и полезным'[1742].
В данном случае Лесков не ошибался. 'Новое время' в 1880 г. защищало Достоевского от нападок 'Вестника Европы'[1743]. Несколько ироническое изображение его в великосветских салонах Суворин, вероятно, не пропустил бы в своем органе.
Еще раз вернулся Лесков к этой теме в не изданном до сих пор очерке начала 1891 г. 'Неоцененные, услуги. Отрывки из воспоминаний'.
Говоря об авантюристе Ашинове и его красном словце — 'Шерше ля хам', Лесков вспоминает:
'Признаюсь, мне когда-то доставляло не малое наслаждение слушать рассказы о том, как Достоевский в доме поэта Толстого гнал молодую барышню и образованных людей на кухню — 'учиться к кухонному мужику'. Его не послушали: барышня У-кова предложила ему самому пойти и поучиться у кухонного мужика вежливости. Вот это самое сподручное 'шерше ля хам''[1744].
И, наконец, находим еще упоминание имени Достоевского в неизданных рукописях Лескова. Оно относится к 1887 г.
В начале незаконченного 'рассказа кстати' 'Московское привидение' он пишет:
'Давно и бесспорно признана сила таланта, преодолевающая самую усердную и кропотливую работу разума. Писано об этом много, доказательно и понятно. Литература об этом большая, но в последние дней наших ее еще раз коснулся талантливый человек и оживил ее новым прикладом. Я говорю о покойном Достоевском, у которого на сей предмет вытекло такое сравнение: лежит где-то куча глины. Все ходят мимо и видят — глина, куча, безобразие. Кто-нибудь ступит ногою, и куча делается еще безобразнее. Но вот подходит мальчик, в котором есть та творческая искра, которая называется дарованием или талантом. Он присел к глине, послюнил пальцы и начал лепить… Бог его знает, что он такое вертит… Сначала долго ничего не заметно, но вот все взглянули и с удивлением воскликнули: 'Глядите! — это морда!'
И с той поры это уже не 'куча', а это 'морда'.
Такой оборот дело восприняло от прикосновения к нему даровитой руки'[1745].
До конца дней сохранял Лесков теплое воспоминание об эпизодическом сотрудничестве в 'Эпохе' в начале своего литературного пути.
12 апреля 1888 г. он писал Суворину по поводу хорошего приема последним новеллы 'Прекрасная Аза':
'…такое сочувствие редактора и мне нужно и дорого, — даже очень дорого. Это напоминает отношение Достоевского при печатании 'Леди Макбет'…'[1746]
Как видим, мысли о Достоевском упорно сопровождали Лескова. Чем это можно объяснить? Не ощущал ли Лесков сходство в их положении в литературе и общественной жизни? Ни тот, ни другой не были полностью приняты и поняты ни реакционными кругами общества, ни тем более приверженцами социалистического учения.
На основании вышеприведенных материалов можно сделать определенный вывод: в идейных и творческих взаимоотношениях Лескова и Достоевского влечение друг к другу сменялось отталкиванием, понимание — отчуждением, симпатия — антипатией. Одного лишь никогда не было — равнодушия.
Приложение
В бумагах Лескова сохранился черновик одной неизданной заметки 1884 г., связанной с именем Достоевского и 'Новым временем'[1747]. Она предназначалась, вероятно, для 'Петербургской газеты' или 'Новостей', но не была напечатана из-за явной политической нецензурности.
Приводим ее текст:
ГАЗЕТНОЕ МЕЛЕВО Опять на чеку любопытный литературный спор, в котором 'Новое время' в два дня кряду перевернулось на оба бока.
Началось с того, что в последнем политическом процессе в числе обвиненных был один штаб-офицер[1748]. 'Московские ведомости' сделали по этому случаю обобщение, — что порча коснулась уже армии. 'Новое время' (имея склонность находить прекрасным все, что скажут 'Московские ведомости') сейчас же отметили и подчеркнули упомянутые соображения, а чтобы и самим не черпать все из чужого колодца, пошли доставать из своего запасного поставца кое-что 'вчерашнее' и подогревать. Из вчерашней провизии у них более всего в запасе премудрость Достоевского. Сейчас они хватили от нее кусок, подогрели и 17 октября подали публике 'хронику' с рассуждением, что все наговариваемое на армию для них и не дивно; — что этого даже надо было ожидать, что глубокие умы это и предусмотрели, и предсказали… Вот, например, Достоевский, — он это 'предсказал'. — Где? — А в 'Бесах'. Их надо ввести как учебный предмет и делать экзамены из 'Бесов'. За это 'губернаторы и вообще начальствующие были бы благодарны, ибо многие из них никогда не читали 'Бесов', избегая скуки, хотя читали Щедрина…'.
Нововременский хроникер напоен настоящим духом: он тотчас[1749] 'вспомнил о 'Бесах', прочитав статью 'Московских ведомостей' о последнем политическом процессе. Они справедливо ужасаются тому, что пропаганда коснулась армии, они считают это явление новым[1750] . Увы, это не ново. Уже процесс Суханова [1751] доказал, что это участие явление не новое. А Достоевский предсказал это в 'Бесах', в 1871 году, то есть тринадцать лет тому назад. Главный организатор, Петр Верховенский, имеет у себя преданного исполнителя 'офицерика Эркеля'. 'Эркель был такой 'дурачок', у которого только главного толку не было в голове, царя в голове; но маленького подчиненного толку у него было довольно, даже до хитрости. Фанатически, младенчески преданный 'общему делу', а в сущности Петру Верховенскому, он действовал по его инструкции… Исполнительная часть быть потребностью этой мелкой, малорассудочной, вечно жаждущей подчинения чужой воле натуры, — о, конечно, не иначе как ради 'общего' или 'великого' дела. Но это было все равно, ибо маленькие фанатики, подобные Эркелю, никак не могут понять служения идее иначе, как слив ее с самим лицом, по их понятиям, выражающим эту идею. Чувствительный, ласковый, добрый Эркель, быть может, был самым бесчувственным из убийц, собравшихся на Шатова…'
'Вот что говорил Достоевский об этом 'офицерике' в то время еще, когда военный элемент совсем отсутствовал в политических процессах. С того времени много воды утекло и Эркель мог вырасти и до полковника, который фигурирует в процессе тоже с немецкой фамилией'.
'Вечная история: художнику, знающему человеческую душу, гораздо меньше верят, чем канцелярской записке, чем узкому взгляду какого-нибудь секретаря канцелярии…'
Очевидно требовалось, чтобы уже 'тринадцать лет назад', — с тех пор, как Достоевский 'предсказал', — сейчас и браться, а не верить какой-то 'записке'… А теперь уже — 'с того времени много воды утекло и Эркель мог вырасти до полковника'.
17 октября все читали это в 3103 № 'Нового времени' и иные думали:
— Эки дошлые! — все раскопают… Так оно и есть… Достоевский все предсказывал… Его
