'нет классовых противоречий <…> в полном смысле, а потому нет активного движения вперед; нет <…> борьбы идеалов и мировоззрений, конфликта аристократических и демократических идей и устремлений: там царит полная неподвижность'. Что же касается Достоевского, то его творчество Эрнст расценивает как идеализацию недостойной 'обломовщины', то есть 'полной пассивности'[2303]. Не менее обескураживающую характеристику дал Эрнст Ибсену, творчество которого он, нимало не смущаясь, назвал мещанским. В ответ на это последовала, как известно, уничтожающая критика Энгельса в его письме к Паулю Эрнсту 5 июня 1890 г. В другом письме Энгельс с иронией говорит о нем, как о критике, 'обладающем такой богатой фантазией, что не может прочесть ни строчки без того, чтобы не вычитать совершенно противоположное сказанному…'[2304] Критические выступления Эрнста на раннем этапе социал-демократической трактовки Достоевского все же сыграли определенную роль. Он одним из первых обратил внимание на композиционное мастерство Достоевского, в частности, в романе 'Преступление и наказание', и посвятил этому вопросу отдельную статью. Подобного рода суждения о русском писателе появлялись в Германии 80-х и 90-х годов крайне редко.
В своей статье Эрнст прямо заявляет:
'Даже какой-нибудь Аристотель романа мог бы найти у Достоевского великолепные образцы создания художественного произведения'.
Критик подчеркнул новаторство Достоевского-художника, который 'сделал целый шаг вперед там, где французские реалисты сделали его наполовину'[2305].
В 1916 г., в разгар войны, на страницах 'Frankfurter Zeitung' со статьей, озаглавленной 'Заблуждение Достоевского' выступил Отто Каус[2306]. Каус серьезно и основательно изучал творчество Достоевского, читал о нем курсы в учебных заведениях[2307]. Значение работ Кауса о Достоевском заключается в том, что он подверг основательной критике модернистские концепции творчества русского писателя. Кампман с полным основанием аттестовал Кауса как 'самого радикального противника романтической рецепции Достоевского'[2308]. Статья Кауса была ответом тем критикам, которые, затрагивая славянофильские идеи Достоевского, использовали их для разжигания межнациональной вражды. Наметившуюся здесь в общих чертах концепцию мировоззрения Достоевского Каус развивает в книге 'Достоевский. Критика личности', вышедшей в том же 1916 г. в издательстве Пипера[2309].
Основная проблема, которую ставит перед собой Каус, сформулирована на первых страницах его книги и гласит:
'Связь между мировоззрением Достоевского и его искусством…'
Каус отдает себе отчет в сложности задачи, считая ее 'самым щекотливым вопросом'. Тенденцию буржуазной критики Достоевского 'приклеивать художнику ярлык европейца, политику — ярлык азиата' он отбрасывает. В случае с Достоевским, как отмечает Каус, 'удобное разделение на 'художника' и 'мыслителя' неуместно'. Противоречие между Достоевским-художником и Достоевским-мыслителем, по мнению Кауса, вторично: 'Против Достоевского-художника у нас должны возникать те же самые чувства, что и против Достоевского-политика', поскольку и тот и другой 'несут в себе то же самое идейное и эмоциональное содержание'. Иными словами, противоречиво само мировоззрение Достоевского.
Обращенность к современности Каус считает 'исходным положением творчества Достоевского'. Достоевский, по его мнению, мастер социальной характеристики. В его произведениях нет 'ни одного человека, который не был бы отмечен неизгладимой печатью своей социальной принадлежности'. На материале русской действительности Достоевский стремился разрешить 'загадку', которая 'мучила европейскую душу со времен французской революции'.
И Каус приходил к следующему выводу:
'Достоевский для нас — не 'христианский гений', не 'национальный писатель'; Достоевский является для нас, в конечном счете, героем социальных битв XIX в.'
В более поздней книге 'Достоевский и его судьба' (1923) Каус истолковал русского писателя как 'летописца капиталистического человека, который после краха феодальной системы стремительно возвышается и процветает в социальной среде, где еще сильна инерция средневековья'[2310]. Писатель боролся против буржуазии за идеалы 'четвертого сословия'. Его цель, по словам критика, 'идентична' целям коммунизма, т. е. устранению всякой экономической и социальной иерархии. Таков, в целом, у Кауса облик Достоевского-'интернационалиста'.
'Панславизм', продолжает Каус, с одной стороны, противоречит 'интернационализму' писателя, но, с другой стороны, является его следствием, поскольку 'панславизм' — это есть та форма, в которую облачается его 'коммунистический' идеал. Спрашивается, почему этой формой стал 'панславизм'? Тут, как считает Каус, раскрывается 'великое заблуждение' Достоевского, а оно состоит в том, что 'Россия может миновать период капитализма'. Каус резко отграничивает 'панславизм' Достоевского от современного 'панславизма' XX в. Если первый был орудием борьбы против буржуазии, то последний насквозь буржуазен. Современные панслависты, поясняет критик, — это 'крупные промышленники, торговцы и банкиры', т. е. представители тех сил, которые олицетворяли для Достоевского ненавистную ему буржуазную цивилизацию и которым он противопоставил своего 'мужика'. Отсюда возникает 'резкий контраст между художником и политиком, когда последний хотел бы отвергнуть то, что должен утверждать первый'. Художник в Достоевском видел наступление капитализма в России, 'политик же отрицает эту реальность'.
Характерная черта мировоззрения Достоевского — 'принципиальный консерватизм'. Каус объясняет его сложностью социальной действительности в России, которую привнес в нее капитализм. Достоевский боролся против буржуазии в условиях, когда господствовало дворянство, или, по словам Кауса, против 'завтрашних властителей, а не против сегодняшних'. Поэтому у него появляется 'странная тенденция' поддерживать 'сегодняшних властителей', и он впадает в крайность, идеализируя монархию и церковь, крайность, которую критик назвал 'ретроспективной романтикой'. В то же время он отмечает, что идеал царя у Достоевского опровергает существующую реально монархию, что его христианский идеал никак не совпадает с церковной догмой. Христос Достоевского, утверждает Каус, не национален, ибо в нем воплощены 'определенные этические и социальные идеалы'. А христианство Достоевского — это не более и не менее как 'замаскированный марксизм, марксизм, который уже находится по ту сторону всякого материализма'. Так замыкается круг рассуждений Кауса. От Достоевского — врага буржуазии и писателя 'коммунистического' идеала через Достоевского 'панслависта' и 'консерватора' он возвращается к Достоевскому-'марксисту'.
Книга Кауса содержит ряд мыслей и замечаний, которые не утратили своей актуальности и по сей день, но ей явно вредит резкая прямолинейность выводов. Она усугубляется абстрактностью тех ключевых понятий, которыми по-экспрессионистски размашисто пользуется Каус. Что такое у него коммунизм или марксизм, понять непросто. Марксизм, если он по ту сторону материализма, уже не марксизм, а коммунизм, основанный на христианстве, уже не коммунизм. Все же эти крайности Кауса не умаляют достоинства его книги, представляющей собой раннюю попытку конкретно-исторического анализа мировоззрения Достоевского.
