изменяются: «Не надо приписывать всем подобным вещам устойчивости, выражаемой словами «то» и «это», посредством которых мы обозначаем нечто определенное»12. Их следует скорее называть
7. Демиург наделил четыре элемента геометрическими формами. Платон считал, что все вещи состоят из треугольников, равнобедренных прямоугольных (составляющих половину квадрата) и неравносторонних прямоугольных (составляющих половину равностороннего треугольника), которые образуют квадратные и треугольные поверхности твердых тел. (Если бы кто–нибудь спросил, почему образование тел началось с соединения треугольников, Платон ответил бы: «Только Бог да еще люди, которые ему дороги, знают, почему он выбрал треугольники». В «Законах» он утверждает, что «вещи начинают восприниматься чувствами» только тогда, когда они становятся трехмерными. Поэтому вполне достаточно начинать с поверхностей или двух измерений, не затрагивая пока более сложных фигур.) После этого создаются твердые тела – кубы, из которых слагается земля (как наименее подвижный и труднее всего приводимый в движение элемент), пирамиды, из которых состоит огонь (как «самый подвижный», имеющий со всех сторон «наиболее режущие грани и колющие углы»), октаэдры, из которых состоит воздух, и многогранники, из которых состоит вода. Эти геометрические тела так малы, что мы не воспринимаем их по отдельности, а только в совокупности.
Элементарные тела или частички могут быть преобразованы и преобразуются друг в друга, поскольку вода, к примеру, под действием огня распадается на составляющие ее треугольники, а эти треугольники могут снова соединиться и образовать либо ту же фигуру, либо какие–нибудь другие. Земля, однако, составляет исключение, поскольку треугольники, из которых она состоит (равнобедренные, или полуквадраты, из которых получается куб), присущи только ей одной. Поэтому земля может разрушаться, но земельные частицы «не могут превратиться в никакие другие»15. Аристотель возражал против того, чтобы считать землю исключением, поскольку это ничем не объясняется и не подкреплено данными наблюдений. (Частицы называются «движениями или силами» и, будучи отделены друг от друга, обладают своими собственными признаками. В связи с этим Риттер говорит, что «материю можно определить как нечто, действующее в пространстве».) Из первичных элементов образуются знакомые нам вещества: например, медь – это «один из ярких и твердых видов воды», содержащей частицы земли, «которые появляются на поверхности краски яри–медянки, когда две субстанции начинают со временем отделяться друг от друга». Платон замечает, что изучение происхождения и природы веществ относится к тому роду занятий, которыми занимаются ради отдыха, ибо это «здравое и разумное развлечение», которое позволяет испытать невинное удовольствие.
8. Демиург создает Мировую Душу (хотя, скорее всего, это не следует понимать буквально, поскольку в «Федре» утверждается, что душа никем никогда не создавалась), которая представляет собой смесь, состоящую из а) Промежуточного Существования (промежуточного между Нераздельным Существованием Форм и Раздельным Существованием, или Становлением, чисто чувственных вещей); b) Промежуточного Подобия и с) Промежуточного Различия. Поскольку бессмертная душа сформирована Демиургом из тех же материалов, что и Мировая Душа, то отсюда следует, что Мировая Душа и все бессмертные души существуют в обоих мирах – в неизменном, поскольку они бессмертны и умопостигаемы, и в изменяющемся, поскольку они сами живые и изменяющиеся. Звезды и планеты имеют разумные души и являются небесными богами, которые были созданы Демиургом и получили от него задание создать смертные части человеческой души и тела. В «Федре» утверждается, что человеческая душа не имела начала, и Прокл толкует слова Платона именно в таком смысле, хотя в «Законах» этот вопрос так и остался открытым.
Что касается традиционных греческих богов, о чьем происхождении рассказывали поэты, то Платон отмечает, что «выяснить, откуда они появились, для нас слишком сложно», поэтому лучше всего «следовать общепринятому мнению». Платон, видимо, не верил в то, что боги похожи на людей, но он не отрицал их существования и в «Послезаконии» рассматривал вопрос о существовании невидимых духов (которым суждено сыграть важную роль в постаристотелевой греческой философии), в дополнение к небесным богам. Таким образом, Платон придерживался традиционной греческой религии, хотя и не придавал особого значения рассказам о происхождении и генеалогии греческих богов и, скорее всего, сомневался, что они существуют в той форме, в какой видели их греки.
9. Демиург, создав Вселенную, захотел еще больше уподобить ее образцу, то есть Живому Существу, или Бытию. «Поскольку же образец являет собой вечно живое существо, он положил в меру возможного и здесь добиться сходства, но дело обстояло так, что природа того живого существа вечна, а этого нельзя полностью передать ничему рожденному. Поэтому он замыслил сотворить некое подобие вечности; устрояя небо, он вместе с тем творит для вечности, пребывающей единой, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем»16. Время – это движение сферы, и Демиург дал людям яркое Солнце, чтобы определять числа времени. Его яркость, сравнимая с яркостью других небесных тел, позволяет человеку отличать день от ночи.
10. Не будем вдаваться в подробности создания человеческого тела и его частей или животных и т. д. Хочется только отметить, как Платон подчеркивает конечность в весьма своеобразном утверждении: «Боги, полагая, что передняя часть более благородна, чем спина, и более подходит для того, чтобы вести за собой, заставили нас двигаться большей частью вперед»17.
В заключение Платон говорит: «Восприняв в себя смертные и бессмертные живые существа и пополнившись ими, наш космос стал видимым живым существом, объемлющим все видимое, чувственным богом, образом бога умопостигаемого, величайшим и наилучшим, прекраснейшим и совершеннейшим, единородным Небом»18.
Глава 24
Искусства
1. Способен ли был Платон воспринимать красоту природы? В нашем распоряжении имеется слишком мало данных, чтобы судить об этом. Тем не менее в начале диалога «Федр» Платон приводит описание пейзажа, а в начале диалога «Законы» – несколько замечаний о красоте природы, хотя в обоих случаях пейзаж оценивается с точки зрения практической пользы – как место для отдыха или философской дискуссии. Что же касается человеческой красоты, то Платон хорошо понимал ее.
2. Способен ли был Платон воспринимать изящные искусства? (Этот вопрос возникает потому, что в своем Идеальном Государстве он по моральным соображениям не находил места для драматургов и эпических поэтов, а причиной этого могло быть то, что Платон не понимал литературы и искусства.) Платон исключил большинство поэтов из своего «Государства» по метафизическим, а главным образом моральным соображениям; хотя это еще никак не доказывает того, что он был нечувствителен к чарующей красоте их творений. И хотя слова в начале абзаца 398 «Государства» содержат лишь небольшую долю сарказма, в абзаце 383 того же самого диалога Сократ утверждает, что, «многое одобряя у Гомера, мы, однако, не одобрим того сновидения, которое Зевс послал Агамемнону». Аналогичным образом Платон заставляет Сократа сказать следующее: «Придется это сказать, хотя какая–то любовь к Гомеру и уважение к нему, владеющие мною с детства, препятствуют мне в этом. Похоже, что он первый наставник и вождь всех этих великолепных трагедийных поэтов. Однако нельзя ценить человека больше, чем истину, вот и приходится сказать то, что я говорю»1. Еще раз: Мы уже говорили о том, что Гомер – величайший из поэтов и первый среди авторов трагедий, но мы должны признать, что в нашем Государстве будут разрешены только гимны во славу богов и восхваления благу»2. Платон с жаром заявляет, что если поэзия и другие искусства подтвердят свое право быть принятыми в хорошо организованное Государство, то «мы будем рады принять ее, зная, что мы сами весьма восприимчивы к ее очарованию, но мы не можем из–за этого предавать истину»3.
Имея это в виду, мы не имеем права считать обывательским отношение Платона к искусству и литературе. И если кто–нибудь скажет, что он воздает должное поэтам против своей воли, только потому,