секунду не отрывала взгляда от офицера, выбирая удобный момент для смертельного удара. Все ее существо напряглось, словно сжалось в тугую пружину, сердце в грудной клетке молотом отбивало каждую секунду, ведя свой счет замедленно тянувшемуся времени, а она отсчитывала последние шаги немца: «Восемь, семь, шесть».
За ее спиной послышалась чья-то страстная молитва: «Господи, помоги же ты этим несчастным», чья-то рука мягко легла ей на плечо и кто-то попросил передвинуться в сторону, но она ничего не слыхала, ни на какие просьбы не отзывалась, — ощущение опасности и готовность к ее преодолению как бы отключило от восприятия всего того, что не относилось к офицеру.
«Пять, четыре», — отсчитывала она, будто выманивая жертву к тому месту, где должна была нанести смертельный удар. Она не обладала тайнами гипноза, но в тот момент ей казалось, что каждое движение офицера зависело от ее желания, что ни по своей, а по ее воле делал он шаг за шагом в ее сторону.
Словно почувствовав что-то неладное, офицер забеспокоился, настороженно посмотрел на притихшую толпу. На всякий случай Марина отвела от него взгляд и он, не обнаружив ничего опасного, вновь повернулся к заложникам.
«Три, два, один», — закончила свой счет Марина, когда офицер оказался против нее, в том самом месте, которое она определила для нападения.
Мысль ее работала предельно четко, требуя хладнокровия и выдержки. Поспешность, как и промедление, могли привести к срыву задуманного, и поэтому она выждала, когда, удаляясь, офицер оказался к ней спиной. Это было то самое мгновение, ради которого она пришла сюда. Какая-то внутренняя сила, словно разжавшаяся в организме пружина, вытолкнула ее из первого ряда людей, стоявших на тротуаре. В считанные доли секунды она одолела расстояние, отделявшее ее от офицера, и решительно вонзила нож ему в спину.
Крик предсмертного отчаяния разорвал могильную тишину улицы. Офицер, теряя сознание, рухнул на землю. Но в тот же миг сильный удар приклада автомата сбил Марину с ног.
В схватке она не почувствовала боли, быстро поднялась с ножом набросилась на солдата, подоспевшего на помощь сраженному офицеру.
Ошеломленная толпа на тротуаре замерла. Сбилась в кучу колонна заложников, не понимая, что произошло, почему на дороге лежал окровавленный офицер, а в руках эсэсовцев самоотверженно билась схваченная ими женщина. И тогда над толпой бельгийцев, над обреченными заложниками звонко взвился сильный голос Марины:
— Освободите заложников! Это я убила майора Крюге!
На далекой чужбине она прожила двадцать лет сознательной жизни, французский язык стал ее основным языком, но в минуту тяжелого испытания, духовного и нервного потрясения она обратилась к тому единственному, что связывало ее с Родиной — родному, русскому языку.
— Освободите заложников! Это я убила майора Крюге! — громко раздавалась над притихшем, поставленным на колени Брюсселем, русская речь, — Сообразив, что ее не понимают, что говорит на непонятном для бельгийцев и немцев языке, Марина потребовала по-немецки, затем повторила по- французски, — Освободите заложников! Это я убила офицера на площади Порт де Намюр! Ведите меня в гестапо! Ведите в комендатуру!
На руках Марины щелкнули наручники, кто-то больно толкнул в спину прикладом автомата и под конвоем ее повели по улицам Брюсселя в гестапо.
— Господа, — раздался в толпе стоящих на тротуаре брюссельцев басовитый голос высокого, длиннолицего бельгийца в поношенной шляпе, — за наше счастье с фашистами воюет русская женщина. На колени перед ней, бельгийцы, на колени.
И он первым опустился на колени, сняв со склоненной головы поношенную шляпу.
Занятия русским языком у королевы Елизаветы в этот день явно не ладились. Она отвлекалась, тоскливо посматривала на часы, отсчитывавшие минуты брюссельской драмы, и, в конец измотав себя ожиданием развязки, попросила Деклера отложить занятия, но от себя его не отпустила — одиночество было невыносимым. Они сидели друг против друга, раздавленные томительным ожиданием известий и молчали.
Дверь в кабинет открылась так стремительно и неожиданно, что Елизавета и Деклер вздрогнули и в одно мгновение обратили взоры на секретаря, без разрешения вошедшую к ним. По тому, как она появилась, они поняли, что пришла она с известием, потрясшим ее до глубины души.
— Ваше величество… — задыхалась она. — Ваше величество…
— Успокойтесь, — попросила ее Елизавета, — Успокойтесь.
— Сейчас, сейчас, ваше величество, — пообещала та, прижимая ладонь к груди, будто удерживая рвавшееся наружу сердце и, наконец, единым порывом выдохнула:
— Заложники освобождены!
— Освобождены? — в один голос спросили Елизавета и Деклер.
— Да, освобождены.
У Елизаветы отлегло от сердца. Контрастность между тем, что она готовилась услышать — казнь заложников — и тем, что услыхала — освобождение несчастных была так велика, что ей потребовалось какое-то время, чтобы осмыслить происшедшее.
«Что же случилось? — размышлял Деклер, — Ультиматум Фолькенхаузену и Нагелю или явка Марины освободили заложников?» Ему так хотелось верить в первое, в силу ультиматума.
— Я говорил вам, ваше величество, что заложники будут освобождены, — напомнил он Елизавете.
— Господи, — молвила королева. — Благодарю тебя, что услышал мои молитвы. Я верила, что ты остановишь казнь моих подданных.
— К немцам явилась женщина, которая убила офицера комендатуры, — выбрав момент, доложила секретарь.
— Не может быть! — вырвалось у Деклера, — Не может быть! — повторил он протестующе.
— Эта женщина вышла на улицу, по которой немцы вели заложников, — докладывала секретарь, — Выждала, когда офицер конвоя оказался с нею рядом, ножом заколола его и потребовала освободить заложников. Немцы схватили ее, а она на всю улицу кричала, что убила и майора Крюге на площади Порт де Намюр.
— Боже мой, Боже мой, — прошептала Елизавета, трудно представляя картину, разыгравшуюся на улице Брюсселя.
Она допускала, что ее Жанна д'Арк вынуждена будет явиться к немцам, пожертвовать своей жизнью ради спасения обреченных, но ей и в голову не приходило, чтобы бесстрашная бельгийка убила еще одного офицера. Известие об этом оказалось для Елизаветы таким неожиданным и поразительным, что она умолкла в растерянности.
— Убила еще одного офицера? — не то спрашивала она Деклера и секретаря, не то размышляла вслух. — Невероятно… Зачем?
Деклер почтительно склонил голову, ответил:
— Надо полагать, Ваше Величество, чтобы убедить немцев в том, что именно она убила майора Крюге.
— Вы так думаете?
— Да, — подтвердил уверенно Деклер.
— Бельгийская Жанна д'Арк иначе поступить не могла, — взвесив случившееся, после некоторой паузы горделиво произнесла Елизавета.
«Ультиматум генералу Фолькенхаузену и барону Нагелю ожидаемого результата не дал и у Марины иного выхода не осталось», — думал горестно Деклер и на память ему пришли слова, сказанные ею на последней встрече: «Их казнят. Останутся осиротевшие семьи, которые всю жизнь будут проклинать женщину, нашедшую в себе мужество убить фашиста, но не посмевшую признаться в этом… Нет, русские не могут поступиться своей совестью». «Да, она не поступилась совестью», — подумал Деклер. Чувствовал он себя опустошенным, подавленным, и поэтому восторг королевы разделить не смог, а Елизавета продолжала:
