прочитал стихи, опечалился и ответил Игорю:135
— Дурачок, неужели ты не понял, что Стасик со мной навсегда попрощался…
Бессильные драки все чаще происходили в последние годы его жизни. Как-то раз он сидел у Кожинова, с ними был Андрей Битов, в те годы тянувшийся к нам. Естественно, выпили и, естественно, заспорили о литературе. Передреев к тому времени уже мучился от немоты, Битов это чувствовал и не преминул ужалить его в самое больное место:
— А у тебя, Передреев, — сказал он, — даже жила на шее напряглась оттого, что ты многое хочешь сказать, да не можешь.
— Дурачок ты! — отпарировал Передреев.
Он тоже знал о бессильно-ревностной жажде Битова написать что-то 'классическое'.
— У тебя ведь ни одной строчки, подобной ну хотя бы этой: 'Я ехал на перекладных из Тифлиса' — нет!
И угадал же слабость Битова, его неспособность писать прозу простым и сильным языком!
Взбешенный Битов бросился на Передреева, пытаясь схватить его за шею. Кожинов едва-едва растащил их…
Кстати, самое время передать атмосферу в квартире нашего 'генсека', как мы шутливо называли Вадима Кожинова, и привести подаренное мне в 1973 году шутливое стихотворение поэта Олега Дмитриева.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ САЛОН У КОЖИНОВА Сошлись. Всё — светочи, предтечи.. Здесь льются пламенные речи И струи красного вина, Здесь слышен звук высокой лиры, Здесь низвергаются кумиры, Здесь создаются имена. Здесь с выражением брезгливым Сам Кожинов дымит над пивом И думает: 'Напрасный труд…' Но слушает благоговейно, Как Соколов, хлебнув портвейна, Читает свой последний труд. На прочих, как на разгильдяев, Взирает Станислав Куняев. Чеканно речь его звучит — Он говорит между глотками: 'Добро должно быть с кулаками!' А с чем должно быть зло — молчит. Настала пауза немая. Но тут же, кулаки сжимая, Встает Шкляревский Игорек. 'Ка-ак дам!' — он говорит со смехом, Довольный собственным успехом: Мысль гениальную изрек! Бывает, Битов здесь бывает. Его никто не убивает, Но бьют, однако же, порой! (Но, может быть, от славных бриттов Пошла фамилья эта — Битов!) Терпи, раз ты — такой герой! Шугаев, эпик из Иркутска, Не знает, где ему приткнуться — Вконец затуркали, вконец! И он от гнева корифея Идет в объятия Морфея, Пробормотав: 'Спаси, Отец!' Но тут, над разговором взреяв, Блеснет, как сабля, Передреев, Тотчас в руины превратив Все то, что создал светлый гений — От соколовских сочинений До балашовских инвектив. (Так поздно вспомнив Балашова — Такого Ментора Большого, Я промах совершил прямой. Ну, ладно, Эдик, не ворчите, Коль Соколова Вы учитель, То, значит, Вы учитель мой…) Какой восторг в глубинах взора Горит у Самченко Егора! (Хотя районный психиатр В салоне выглядит, пожалуй, Почти, как деревенский малый, Пришедший в оперный театр.) Над минеральною водою, Тряся ученой бородою, Безмолвствует Портнягин Эрнст. Случайный баловень удачи, Он размышляет чуть не плача: 
