Да, Слуцкий действительно был поэтом своей эпохи. Он и книги свои, как бы подчеркивая временность их существованья, называл демонстративно: 'Время', 'Сегодня и вчера', 'Современные истории', 'Продленный полдень', 'Годовая стрелка', 'Сроки'…
Слуцкий мужественно и самонадеянно принимал на себя, как гражданин и честный винтик эпохи, ответственность за все ее деяния даже в такой мере, в какой поэт не имеет права взваливать ее на свои плечи.
По нынешним временам это хороший ответ и сыновьям административно-бюрократической системы, и их противникам из леворадикальной колонны, когда ни те, ни другие не принимают ответственности ни за деяния своих идеологических отцов, ни за свои собственные, прилаживая демократические маски на лица, чтобы не отвечать ни за что, ежели в будущем что-то получится не так. Слуцкий был убежден, что, несмотря ни на что,
Читая это, я горько усмехаюсь: наши леволиберальные поэты сейчас проклинают тоталитаризм. А ведь у каждого из них был мощный идеологический фундамент — поэма о Ленине. У Евтушенко 'Казанский университет', у Вознесенского 'Лонжюмо', у Рождественского 'Двести десять шагов', у Сулейменова 'Апрель', у Коротича 'Ленин. Том 54'… Разве они не знали о ленинском тоталитаризме? Так что заваренную верно 'кашу' они небезуспешно и небескорыстно доваривали еще в 60—70-е годы.
Раздвоенность мировоззрения Слуцкого была абсолютно тупиковой и безвыходной. С одной стороны, типичный ифлиец, фанатик мировой революции, верный солдат и политрук марксистско-ленинской тоталитарной системы, для которого высший гуманизм и высшая справедливость заключалась в словах и музыке 'Интернационала' — 'Привокзальный Ленин мне снится' (даже не сам Ленин, а его гипсовая халтурная ширпотребовская статуя), 'Я вычитал у Энгельса, я разузнал у Маркса', 'приучился я к терпкому вкусу правды, вычитанной из газет', 'себя считал коммунистом и буду считать', 'как правильно глаголем Маркс и я'…
А с другой — трогательные, человечные, полные сдержанной аскетической любви к маленькому человеку стихи, столь любимые мною, — 'Старухи без стариков', 'Расстреливали Ваньку взводного', 'Сын негодяя', 'Последнею усталостью устав', стихи о пленном немце, которого расстреливают перед тем как отступить — 'мне всех не жалко — одного лишь жалко, который на гармошке вальс крутил…'. Все-таки он был истинный поэт и от соблазна человечности, от сочувствия человеку-винтику жесткой эпохи уйти не мог, и этот ручеек человечности у Слуцкого упрямо пробивается из-под железобетонных блоков его коммуни-стическо-интернациональных убеждений… Но и эта человечность Слуцкого ущербна. Она связана с его органическим пороком — абсолютным атеизмом, о чем чуть ниже…
Евтушенко чересчур упрощает Слуцкого, считая его последовательным антисталинистом. Да, с годами он все дальше уходил от преклонения перед Сталиным, но отход был мучительным. Никогда Слуцкий не позволял себе фельетонности, кощунства, мелкотравчатости, прикасаясь к этой трагедии. 'Гигант и герой', 'Как будем жить без Сталина', 'Бог ехал в пяти машинах', 'Он глянул жестоко-мудро своим всевидящим оком, всепроникающим взглядом', 'А я всю жизнь работал на него, ложился поздно, поднимался рано. Любил его…'
Сталин не любил таких 'сомневающихся фанатиков', как Слуцкий. Но такие, как Слуцкий, любили Сталина. В их атеистической душе он занимал место Бога, так как свято место пусто не бывает. У Слуцкого, как у поэта, был именно не политический, не государственный, а поистине религиозный культ этой земной фигуры. Даже через много лет после 1956 года в стихах о Зое Космодемьянской, умершей с именем Сталина на виселице (стихи не включены Евгением Евтушенко в сборник!), Слуцкий писал:
И офицер, ныне осмеянный журналом 'Огонек', в стихах Слуцкого не отказывается от Сталина, который был его 'благом, славой, честью, гербом и флагом' — 'и за это, — заключает поэт, — ему воздам'.
Конечно, Слуцкий понимал правовую бесчеловечность сталинского социализма, но понимал его не как анекдот, а как историю дегуманизированной необходимости.
'Он был мне маяком и пристанью. И все. И больше ничего'. Он верил в то, что в мире, выстроенном Сталиным, можно поселить людей. И все это несмотря на знание стихов Мандельштама о Сталине, на горечь от кампании против космополитов и врачей, от уничтожения Антифашистского комитета… Почему? Да потому, что Слуцкий был человеком присяги. Партийно-идеологической присяги социализму. И как бы он ни мучился от ее догм, как поэт он нес ее до тех пор, пока его от нее не освободило само время.
