Поэзия. Судьба. Россия: Кн. 2. …Есть еще оке­ан

А потому он и великий русский поэт.

* * *

Пятого октября ко мне в редакцию пришел пожилой человек, небритый, с землистым лицом и безумным взглядом.

— Вы знаете, что вчера творилось в Останкино? На моих глазах две женщины, хорошо одетые, прогуливались в роще за прудом с собачками… Дорогими, породистыми… Бэтээры начали стрельбу по деревьям, под которые убегали от телецентра люди. Одну женщину с собачкой ранило в плечо, а другой пуля разбила голову. И я видел, как собачка-такса бегала вокруг мертвой хозяйки и скулила!

В тот же день в газете 'Известия' было опубликовано позорное письмо 42-х писателей, озаглавленное так: 'Писатели требуют от правительства решительных действий'. Судить, сажать, закрывать газеты, арестовывать. Ну, с Черниченко и Оскоцкого взятки гладки, они поистине бешеные. Но каково было читать, что это письмо подписали Ахмадулина, Левитанский, Кушнер, Таня Бек… Тонкие лирики, сердцеведы, поклонники Мандельштама. Помнится, что Мандельштаму очень нравились строчки Есенина: 'не злодей я и не грабил лесом, не расстреливал несчастных по темницам'. Да и сам Осип Эмильевич исповедовался эпохе: 'не волк я по крови своей'; 'чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, ни кровавых костей в колесе'. А этим, якобы любящим Мандельштама, нашим поэтам хочется 'решительных действий', они жаждут увидеть 'кровавые кости в колесе', они 'волки' по своей крови, до сих пор носившие для маскировки овечьи шкурки. Впрочем, Кушнер иногда проговаривался и раньше: 'Дымок от папиросы да ветреный канал, чтоб злые наши слезы никто не увидал'.

Немного времени прошло, а из этого списка призывавших к репрессиям многих уже нет с нами: Адамовича, Анфиногенова, Ал. Иванова, Нагибина, Лихачева (да, да, 'совести' русской литературы! — Ст. К.), Савельева, Окуджавы, Разгона, Рождественского, Селюнина, Левитанского, Дудина, Иодковского… Они жаждали людского суда над своими коллегами, ан все случилось иначе. Поистине вспомнишь вещие слова русского поэта: 'Но есть, есть Божий суд'…

Из литературного дневника тех дней:

'Раздавите гадину!' — заклинал с пеной у рта один из сорока двух подписантов, Юрий Черниченко, компанию молодых ребят, встретившихся ему на вечерней московской улице в кровавые октябрьские дни. Тут же рядом с Черниченко каким-то образом оказался телеоператор, записавший на пленку каннибальские призывы летописца брежневской эпохи. Откуда молодым людям было знать, что перед ними брызжет слюной не просто рассерженный пожилой человек, а один из главных певцов целины, автор киносценария о косноязычном генсеке, придворный журналист одного из самых могущественнейших и криминальных секретарей обкомов КПСС — краснодарского князька Медунова? Если он под 'гадиной ' подразумевал коммунистическую партию, то надо признаться, что он очень хорошо обслуживал ее в свое время. Но дело уже не в политическом лакействе, а в позорном невежестве писателя. Забыл он, должно быть (а может, и никогда не знал), что призыв идеолога кровавой французской революции Вольтера 'Раздавите гадину' относился к католической церкви Франции и что этим призывом воспользовались палачи якобинцы. Воплощая в жизнь безумный лозунг Вольтера, они жгли и грабили по всей Франции монастыри и церкви, вспарывали животы провинциальным священникам, топили их в Сене и Луаре сотнями, насиловали монахинь и справляли атеистические шабаши по всей несчастной стране, предвосхищая деяния нашего антицерковного чекиста Губелъмана-Ярославского, который тоже призывал 'раздавить гадину ' — русскую православную церковь.

Если бы молодые люди, перед коими у ночного костра на московской улице выступал Черниченко, знали, чем закончился призыв 'Раздавите гадину' во Франции, — они бы отшатнулись в ужасе от полуночного агитатора, как от зачумленного. А именно таким он остался на телевизионной пленке: сумасшедшие, выкатившиеся из орбит глаза с кровавыми отблесками в них ночного пламени, лысый, сверкающий от бликов, потный, крупный, почти ленинский череп, искаженное, перекошенное от ярости и страха лицо, оскаленный рот с кариесными зубами, из которого несется утробное 'Раздавите-е!!'.

…Возле стадиона 'Авангард', что на Красной Пресне, стоит Крест, окруженный временной оградой, у Креста горят свечи, лежат цветы, шевелятся под ветром траурные ленты… На стене стадиона имена погибших, стихи, проклятья палачам, фотографии погибших и пропавших без вести. На том месте, где стоит Крест, погиб в октябрьские дни украинский священник. Когда из бронетранспортера лихие таманцы полоснули по толпе свинцом, отец Виктор бросился навстречу машине в священническом одеянии с крестом, поднятым над головой. Он надеялся, что стрелок, сидящий за пулеметом, прекратит стрельбу. Но молодой палач нажал на гашетку, и отца Виктора прошила свинцовая очередь, он упал, и стальная громада переехала бездыханное тело. Вот так буквально исполнилось требование писателя и члена Государственной Думы Юрия Черниченко: раздавили…

* * *

В 1995 году слуги и пропагандисты ельцинского режима, чтобы оправдать октябрьское кровопролитие, издали громадную семисотстраничную книгу 'Москва. Осень-93. Хроника противостояния'.

Я, как очевидец останкинских событий, первым же делом перелистал страницы, их касающиеся, и сразу понял: книга эта замешена не только на крови, но и на лжи.

'К 19.00 подъехали несколько десятков грузовиков с вооруженными защитниками Белого дома… Они были вооружены автоматами' (стр. 381).

Ложь. Свидетельствую: кое-кто был вооружен омоновскими щитами и дубинками, отобранными у защитников мэрии. Автоматов ни у кого не было.

'Один из боевиков Макашова произвел выстрел из гранатомета по ГТЦ…' (стр. 383).

'Два оглушительных взрыва прогремело возле самых дверей, и сразу же с обеих сторон заговорили автоматы' (стр. 385).

'Прорезав толпу, два 'Урала' стали попеременно таранить стеклянный холл здания' (стр. 384).

Ложь и в большом и в малом.

До сих пор неизвестно, что за провокатор ('боевик Макашова'!) произвел единственный выстрел из гранатомета; автоматы заговорили лишь с одной стороны — со второго этажа телецентра, где, словно бы ожидая гранатометного сигнала, сидели наизготовку спецназовцы из 'Витязя'; и 'Уралов' было не два, а один…

Я понимаю, каков был заказ составителям и авторам этого сборника: убедить общество, что в Останкино был настоящий многочасовой бой с могучими, до зубов вооруженными 'профессионалами- боевиками', а не просто хладнокровный расстрел безоружной толпы.

'Выйдя на 'переговоры', нападавшие открыли огонь из-под белого флага' (стр. 388).

'Около семи вечера Александр Шашков, готовивший выпуск 'Вестей', сообщил, что начался обстрел здания телецентра, вокруг вооруженные гранатометами боевики, разбиты окна концертного зала' (стр. 389).

'А вокруг шел бой' (стр. 392).

Все неправда. Однако, чтобы выдать ложь за правду, дополнительно к профессиональному лгуну Шашкову приводится мнение 'профессионала'.

'Из докладной записки зам. командующего внутренними войсками МВД России генерал-лейтенанта П. В. Голубца (стр. 405–415):

'Мятежники готовятся к штурму… Они убрали отсюда безоружных людей, на площади остались одни боевики'.

'О том, что действуют профессионалы, я понял сразу: по выбору объекта, интенсивности огня и настойчивости штурма'. (А на стр. 384 читаем нечто противоположное: 'По их осанке и оснащению было видно — непрофессионалы' — совсем запутались в своей мелкой лжи!)

'Нами были отбиты три атаки. Поймите, состоялась не просто короткая перестрелка, а три атаки'. (Свидетельствую: не то что трех атак — даже 'короткой перестрелки' не было. — Ст. К.)

'Тремя выстрелами из гранатометов (на стр. 385—сказано, что было два, на самом же деле один. — Ст. К.) был дан сигнал для начала штурма'.

А вот как излагает генерал историю гибели французского журналиста Ивана Скопана, который