документами! Я хочу быть безымянным и бесфамильным, я не хочу иметь номер паспорта и быть где-то прописанным!.. Я хочу просто — быть!
— Когда ты учился в школе, ты, случайно, не посещал общины хиппи или панков? — иронично спросила она, наблюдая за мной с обрыва.
— А кто это? — крикнул я, подплывая к берегу.
— Это такие свободомыслящие, не признающие общих правил ребята, обычно одетые в нечто вроде шкур и предпочитающие гриву волос обычной прическе.
Я выбрался на берег, стянул мокрую одежду и, разложив её на солнышке, задумался.
— Да, нечто подобное было. Я был шаманом одного племени, и мы очень весело носились по…
Конец фразы застрял у меня в горле. Надя скинула с плеч блузку, потянув молнию, уронила к ногам юбку и, оставшись в одном купальнике, вынула из волос стягивающую их ленту.
— Так что ты говорил про мамонтов? — спросила она, позволяя волосам каскадом хлынуть на спину.
— Мамонты? — ошалело переспросил я. — Мамонты — это такие… двуногие пернатые… травоядные, питающиеся преимущественно… саблезубыми тиграми, которых… выводят на своих плантациях… Какие мамонты?! Я ничего не говорил о мамонтах! Я говорил о племени! Я был там шаманом и как-то раз умыкнул у вождя соседнего стойбища прекрасную, зеленоглазую, длинноногую… — говоря это, я с угрожающим видом хищника подкрадывался к улыбающейся мне девушке. — Длинноволосую дочь… Ап!..
Я прыгнул, но она увернулась, и я полетел с обрыва вторично, только на этот раз вниз головой. Вынырнув, я выплюнул песок и обиженно пожаловался:
— Няо-фи-ня, — прислушался, выплюнул вторую половину песка и добавил: — И вот тогда вспомнишь обо мне!..
— Ты не утонешь, — заверила она и «ласточкой» прыгнула в воду.
— Это ещё почему? — поинтересовался я, «брассом» догоняя её метрах в ста от берега. — Случайно, не по той причине, о которой я подумал?
Вместо ответа она нырнула, пытаясь ухватить меня за ноги, но в этот раз я оказался ловчее и, проплыв под водой метров десять, показал ей язык.
— Дудки! Плаваю я лучше!.. Давай наперегонки? До острова?
Я позволил ей обогнать себя у самого берега и был награжден за это презрительной гримаской.
— И плавать ты тоже не умеешь, — заявила она.
— А что подразумевается под словом «тоже»? — позволил я себе любопытство.
— Целоваться, — усмехнулась она и побежала в глубь острова.
— Если бы я не был таким маленьким и глупым, — растерянно пробормотал я, глядя ей вслед, — то решил бы, что это провокация… А что мне думать с учетом вышеперечисленного?.. Эй-эй, меня подожди! Ты забыла взять с собой все самое лучшее!.. Ну, подожди же, бегать я тоже не умею!..
— А ты снился мне сегодня, — сказала она, глядя в пламя разведенного мной костра. — Ты мне часто снишься в последнее время… Это очень хорошие сны. То мы оказываемся с тобой в восемнадцатом веке и танцуем на балах, то ты дерешься из-за меня на дуэлях, отстаивая мою честь и достоинство, то вырываешь меня из рук пиратов, то мы разыскиваем с тобой спрятанные сокровища… А я встречаюсь в твоих снах?
— Да, — признался я. — Правда, они не столь красочны… В моих снах ты просто смотришь на меня и очень мудро и ласково улыбаешься… А вчера поцеловала… Правда, почему-то в макушку. Я начал протестовать и проснулся…
Честно говоря, я «передергивал». Ее сны я создавал сам. Я водил её в этих снах по временам и странам, показывал людей и города, обычаи и традиции. И радовался, когда удавалось разжечь улыбку на её губах при пробуждении.
— Сегодня — особенная ночь, — сказал я. — Сегодня древний языческий праздник. Сегодня день Ивана Купалы. В эту ночь гадают и ворожат. В эту ночь открываются сокровища и тайны. В эту ночь веселятся и ни о чем не думают…
— Пойдем искать цветущий папоротник? — спросила она.
— Мы же цивилизованные люди. Кто же в наше время верит в сказки? Демоны, духи, гадание, колдуны… Неужели ты веришь во все это? Если ты не забыла, на дворе конец двадцатого века.
— Какой ты непоследовательный. То открываешь передо мной чудеса и заставляешь поверить в невозможное, то заявляешь, что в мире нет ничего чудесного и тайного. Неужели совсем ничего? Один реализм?
— А что такое — реализм? — усмехнулся я. — Это то, что реально. То, что существует в этом мире независимо от того, понимают это люди или нет. Верят они или не верят, но если какие-то вещи происходят и имеют место — они реальность. Я доступно изъясняюсь?
— Сейчас кто-то, как в языческие времена, будет брошен в огонь, — угрожающе придвинулась она ко мне.
— В языческие времена не бросали в огонь, его почитали, — с ехидной улыбкой поправил я. — Бросали в огонь преимущественно во времена христианства.
— Ещё как бросали, — сказала она. — Приносили жертвы дьяволу…
— Неправда, — насупился я. — Своим богам они приносили жертвы… Ваалам разным… Что за привычка — сваливать вину на других? «Это не мы, это все бесы! Козни дьявола! А мы тут совсем ни при чём…»
— Не ворчи! — сказала она. — Посмотри, какая красота вокруг! Всего пятьдесят километров от ближайшего города, и какая природа! Правда, и до этих мест скоро доберутся заводы, фабрики, комбинаты…
— Тучи затягивают небо, — посмотрел я вверх. — Вечереет… Нам пора возвращаться. Сейчас я отвезу тебя домой, а завтра…
— А почему — домой? — спросила она. — Ты никогда не приглашал меня к себе в гости. Ты стыдишься своего жилища, не хочешь, чтоб я знала, где ты живешь, или боишься, что я захочу там остаться?
Я закашлялся и жалобно посмотрел на неё.
— Надя, есть вещи, которыми не шутят. Если ты заглянешь в мой дом, то боюсь, что я не смогу выпустить тебя обратно. Я же страшный эгоист и ревнивец. Мне хочется, чтоб ты постоянно находилась рядом. Ведь если ты войдешь в мой дом, то каждая вещь будет потом напоминать мне о тебе. И есть ещё одно, — попытался я свести все к шутке. — Если ты останешься со мной наедине, в моем доме… Я ведь и так все время борюсь с искусами…
— Мы вместе будем с ними бороться, — сказала она поднимаясь. — Поехали. Я хочу посмотреть, как ты живешь. Я думаю, это скажет мне о тебе куда больше, чем я услышала о тебе от тебя самого, мой скромный поклонник… Ну так как? Приглашаешь? Учти, я не напрашиваюсь, но…
— У меня есть альтернатива? — грустно спросил я. — И что-то мне подсказывает, что моя квартира в том состоянии, в котором я её оставил, действительно скажет тебе, кто я такой…
— О, нет! — воскликнула она, останавливаясь посреди комнаты. — Скажи мне, что это неправда! Что это не твоя квартира и ты здесь не живёшь…
— А я привык, — пожал я плечами, ногой заталкивая валяющуюся на полу одежду под кровать. — Если попытаться вымыть окна, то откроется даже неплохой вид на… Черт, я забыл, куда выходят окна… Что ты делаешь?
— Отвернись, — попросила она, расстегивая блузку. — И дай мне какую-нибудь рубашку… Я хочу навести здесь порядок. Но для этого мне требуется переодеться.
Я прошел в другой конец комнаты, попутно щелкнув по носу прилипшее к стеклу отражение, и достал из шкафа рубашку.
— А теперь ступай на кухню и жди там. Не люблю, когда смотрят, как я убираю…
— Видел? — спросил я отражение, выходя на кухню. — Вот так… Взяли и выгнали… А тебе, паршивец, надо драть уши: кто должен наводить порядок в квартире?!
