деревьев.
Когда они с матерью уже поселились в доме у Реэмета, где окна были гораздо просторней, чем у них, и мать посылала его после школы к бабушке — отнести той кое-что из съестного, то, приходя ка хутор, он не раз пробовал чинить упавшие домишки для птиц.
— Не колоти зря, — как- то по весне, в апреле, сказала бабушка Пеэпу, который принялся сколачивать гвоздями скворечник, подобранный им под клёном. — Лучше ты, сынок, новый сделай. Он и птицам больше понравится, и крепче будет. Вот ведь и ты с матерью перелетел в новое гнёздышко.
Старушке скучно было жить одной и, видно, хотелось отвести душу. Тяжело дыша, она говорила:
— Жаворонки-то уже давно запели, а вот вчера и скворец прилетел… Птица себе жильё выискивает. На край света, поди, залетит, а всё-таки всегда на родные места возвратится. Может случиться, что и твой отец снова домой приедет. Только бы потолки выстояли. Не странно ли: пока человек в доме живёт, потолки сотни лет держатся, а стоит людям выехать — сразу, глядишь, обвалятся.
Бабушка пошла в сад и смотрела, как Пеэп укреплял скворечник на высокой берёзе. Когда всё было в порядке, она ещё долго стояла на хрустком снегу и палкой отпугивала воробьёв.
— Чего вам, воришкам, надо! Ступайте-ка подобру-поздорову прочь от чужого дома. Вот вернутся настоящие хозяева — зададут вам.
Через два дня старуха умерла.
Всё- таки бабушка ошиблась, думал Пеэп, отец не вернулся домой. В день бабушкиных похорон отец, правда, приехал на кладбище вместе с новой женой и на ходу перемолвился с сыном. Сказал, что работает где-то агрономом, спросил, как идёт учёба в школе, и, уже сидя за рулём автомашины, сунул ему в ладонь деньги… словно нищему. Не стоит, впрочем, вспоминать об этой противной подачке. И без того настроение скверное… Ну, с какой стати он нынче рассердился на мать?
И Пеэп снова вспоминает сегодняшний обед: Реэмет, мать, он и маленький братишка сидят в кухне за столом и едят салаку, обвалянную в муке и поджаренную на сале с луком. В магазин привезли свежую рыбу, и мать сразу наготовила большую сковороду салаки. Все уписывают за обе щёки, только малый братишка беспокойно ёрзает на табуретке. Улучив подходящий момент, карапуз тычет вилкой в спину рыбёшки по-крупнее и кидает добычу кошке под стол.
Следом за первой салакой туда же отправляется и вторая.
— Нечего кошке нашу еду, скармливать, — со злостью бросает Пеэп. Все смотрят под стол и видят, что там валяются полусъеденные остатки не только двух этих рыбок. Мать легонько шлёпает братишку по мягкому месту и велит ему сейчас же отойти от стола.
— Не обижай его; больно отощала кошка-то, избегалась! — усмехается Реэмет.
Пеэпу не нравится, что всё разрешилось так легко и просто. Ведь вот сегодня же, перед обедом, укладывая свои школьные вещи, он обнаружил новую проделку братца. Тот переломал у него чуть ли не всё содержимое готовальни. Пеэп встаёт из-за стола и с желчью в голосе замечает:
— Ты, дядя Реэмет, всыпал бы этому сорванцу, как полагается. Он и у меня напортил вещей почём зря.
Реэмет отмалчивается, но, когда он, покончив с обедом, уходит на двор, мать выговаривает Пеэпу:
— Больно слышать, как ты его дядей зовёшь. Ведь он к тебе как отец родной.
Упрёк обрушивается неожиданно. Пеэп решает, что и ему, как-никак уже школьнику, тоже пора высказаться. И он бросает:
— Если ты, мать, забыла моего отца, так хоть не требуй, чтобы я поступал по-твоему.
Пеэп понимает, что переборщил, но слово не воробей — вылетит, не поймаешь. Мать в ответ долго и неподвижно стоит, обернувшись лицом к окну. Она словно боится расплескать по щёкам навернувшиеся на глаза слёзы. Пеэп быстро выходит из комнаты…
Держась одной рукой за дерево, Пеэп слезает вниз, кладёт свёрнутый кулёчком лопух с вишнями в тень яблони и заходит в дом. В сенях встречает его неприятный запах погреба. Двери в пустые комнаты и в кухню распахнуты настежь. На полу валяются обрезки гнилых досок вместе с землёй: потолки большей частью обвалились.
По скрипучей лестнице он лезет на чердак и вдоль стенки — тут потолок примерно на метр-другой ещё уцелел — идёт к стропилам, обращённым в сторону сада. Здесь он когда-то .любил сидеть и наблюдать за окрестностью, смотря прямо сквозь крышу, напоминавшую собой решето. Сейчас через дырки в кровле на сухую потолочную землю падают солнечные блики разной величины и формы. Они словно расстилают здесь причудливый ковровый узор.
Пеэп ложится спиной на пыльную землю. Сквозь дырку на кровле он видит солнце и, кроме того, кусочек синего неба. Солнце всегда напоминает ему лицо Реэмета, медно-красное от загара. Реэмет и солнце схожи ещё в том, что оба, тлядя на людей, обычно улыбаются.
Только один-единственный раз Пеэп видел, как лицо у Реэмета помрачнело…
… Став колхозным бригадиром, Реэмет целый день в походе; он и на поле, и в сушилке, его видят и возле амбаров, и у фермы. Он суёт свой нос повсюду, ко всем дворам. У Пеэпа тоже вошло в привычку: приготовив уроки, ходить с Реэметом. Вместе они то перелопатят зерно в сушилке, разопревшее за зиму, то поворошат клевер, который угрожает затлеть.
Однажды в послеобеденную пору они пошли вдвоём на дальнюю окраину колхоза проверить работу строителей, Новый коровник собирались достроить не раньше чем через год, а до тех пор молодняк разместили на старом гумне. Скотина уже раз перезимовала там, но нынче по весне навоз копали чересчур глубоко, и за лето гумно размокло, в нём застоялась, жижа — целое озерко. Реэмет дал председателю совет: настлать на гумне крепкий высокий пол. Председатель поддержал бригадира, велел трактористам подвезти нужные материалы.
Пройдя сквозь кустарник по полевой меже, Реэмет со своим спутником останавливается, слушает. Перед ними возвышается старое гумно, но оттуда не слышно ни звука. А меж тем строители обещали настелить пол уже сегодня, чтобы стаду не оставаться ночью на воле.
Оказывается, они сидят, словно ласточки в дождь под застрехой, прислонившись к той стенке гумна, что обращена к лесу. К работе никто ещё по- настоящему не приступал.
— Чуда ждёте? — насмешливо спрашивает Реэмет. — Пастух небось бедует, что телята простудятся, а вам только бы сидеть — штаны протирать.
В ответ кое-кто из сидящих огрызается:
— Ты, бригадир, смеяться брось, этак дела не наладишь. Баб, может быть, шуточками на картошку ещё затащишь, а с мужиками говори толком. Тебя-то мы и ждём.
Реэмет настораживается, спрашивает:
— В чём дело?
Строительный мастер — старик с морщинистыми впалыми щёками, сидящий с самого краю, — поднимается и с брезгливой миной на лице машет рукой:
— Нечего сказать, работёнку ты нам навязал! Ступай-ка сам в это месиво. Голенища и те малы; глядишь, по живот плюхнешься. А у нас нет ни обуви подходящей, ни штанов лишних, чтобы их тут размачивать. Одно дело в начищенных сапожках похаживать да приказывать, а другое — по навозной жиже шлёпать!
Пеэпу видно, как багровеет у Реэмета шея. С полминуты у гумна царит молчание. Строители, прищурившись, поглядывают на бригадира.
Реэмет снимает с себя дождевик, наклоняется над бревном с затёсанным квадратом и меряет его длину, а после шагает к серой груде камней, сваленных тут же на дворе. Это увесистые валуны, которые строители завезли сюда, чтобы на них укрепить балки для настила.
Реэмет берёт один из камней на руки. Лицо у него заливается краской, на висках резко набухают жилы. Сопя, проходит он с ношей через двор и скрывается за воротами гумна. Строители подходят и заглядывают внутрь.
— Зачерпнёт никак голенищами, — не без злорадства шепчет кто-то из молодых.
— Не! Запасу ещё дюйма на два хватит, — обрывает говорившего сосед.
Реэмет медленно ступает, хлюпает жижей, останавливается посреди гумна и, раздвинув ноги, опускает валун. Тот, падая, поднимает брызги, которые летят и на галифе, и на полы бригадирского пиджака. Злорадствующий строитель фыркает, но старик мастер бросает на него такой сердитый взгляд, что тому уже не до смеха.
— Балке, действительно, тут самое место будет. Отсюда и поведём, — вслух рассуждает мастер и начинает разуваться.
Реэмет идёт с гумна за другим камнем. Мастер преграждает ему дорогу:
— Подожди, нечистая сила! Парни сами снесут их на место. Не то новенькие сапоги начисто угробишь. Пока целы они ещё, ступай-ка лучше домой. Сами мы с полом управимся. Оно и правда — не было у нас нынче замаха, посиживали. А ты сразу: бац, трах, словно утка, — скорей бы в лужу!
Старик говорит неторопливо и с такой приятной задушевностью, что Реэмет невольно усмехается. В глазах у него весёлая хитринка.
— Ну, ладно, коли теперь замахнулись, стало быть, дело пойдёт.
Но всё же Реэмет не уходит отсюда до самого вечера.
И Пеэп не идёт домой, а таскает доски. Вот уж первые из них легли на опоры, и теперь строителям хорошо — ходи себе вдоль гладких досок да заколачивай гвозди. Только вечером, когда вернувшееся с пастбища стадо бодро постукивает копытами по белому полу, Пеэп и Реэмет покидают скотный двор. Идут они к дому как победители.
Пеэпу не сообразить сразу, сколько времени он провёл в полусне, лёжа на чердачной, солнцем прогретой земле. Поблизости гудят осы, но почему у них какой-то особый, низкий тон? Да нет — это гудит автомашина, въезжающая на пригорок. Кто-то едет сюда?!
Сквозь просвет в кровле он видит вначале только кривые стволы деревьев и сверкающую вдоль склона пшеничную ниву, окаймлённую в овраге синей лентой реки. Там же, внизу, краснеют черепичные крыши нового коровника.
Но паренёк глянул, слишком далеко. Совсем рядом за дворовым клёном мелькает серый
