желаете, то можно и вернуться.
Они вернулись в мастерскую, где, кроме гробов, делали еще сундуки и шкатулки. Приятный запах издавало камфарное дерево, из которого все это делалось.
Здесь, среди изделий с искусными украшениями, равнодушный взгляд дородного человека в плаще несколько оживился.
— Уверяю вас, — сказал он своему спутнику, — что таких умелых рук вы нигде не найдете, кроме Китая. Я не ученый и не моряк, но тут я вижу искусство. И сколько труда! И этот труд стоит гроши!
Он купил шкатулку и несколько резных вещей из дерева. Постоял, подумал, купил еще модель джонки с парусами и веслами и велел доставить в гостиницу.
Иван Александрович, — нетерпеливо сказал офицер, — ведь мы с вами собирались посмотреть на восставших. Вот, слышите, палят из пушки?
Это верно, посмотреть надо. А далеко?
Нет, совсем недалеко. Несколько улиц пройти — там и лагерь. А восставшие сидят за стеной и отстреливаются.
Расстояние действительно было небольшое, но прогулка заняла немало времени, потому что Иван Александрович быстро ходить не любил. Около десяти минут он стоял на набережной и смотрел на парусные клиперы.
Красивые суда, — сказал офицер. — А ходоки какие! Они не ходят, а бегают по морям.
Верно, — ответил Иван Александрович. — Так это и есть опиумщики?
Главный склад контрабанды не здесь, а в Усуне, возле устья Хуанпу. Вы их там видели, Иван Александрович.
Да, — задумчиво сказал человек в штатском, — И это четыре пятых всей европейской торговли с Китаем?
Так сказывали мне английские офицеры.
Иван Александрович вытащил записную книжку и несколько минут писал в ней карандашом.
А еще вы говорили, что вам не интересны цифры и научные сведения! — насмешливо заметил офицер.
Помилуйте, какие же это научные сведения! Это рассказ о насильственном отравлении людей. Я вчера и про Стокса записал.
Про какого Стокса? А! С парохода 'Спартан'? Так ведь он лейтенант морской пехоты.
Неважно, какой он пехоты, но интересно, как он китайцев за косы расшвыривает.
Офицер пожал плечами:
Да что в том? Европейцы здесь все так себя ведут.
Ну, вам-то все равно, а я пишу про то. что вижу…
Лагерь цинских войск, осаждавших Шанхай, выглядел довольно странно. Это было скопление шатров, заборов из бамбука, кирпичей, флагов и кумирен, где проживало начальство. То и дело носильщики проносили в паланкинах офицеров, которые сидели, важно развалясь.
Лагерь был отделен от стены осажденного города рвом. По ту сторону рва гудела целая армия продавцов. Сверху спускали на веревках корзины с деньгами, а снизу поднимали в тех же корзинах кур, апельсины, одежду и даже громко визжащих живых поросят. Цин-ские артиллеристы спокойно взирали на это зрелище.
Не понимаю, — сказал человек в штатском, — зачем же осаждающие дозволяют торговать с осажденными?
Извольте видеть, Иван Александрович, — несколько ехидно объяснил офицер, — с этой стороны находится европейский сеттльмент, и ежели залетит туда ядро или пуля, то неприятностей не оберешься. Поэтому пинские войска предпочитают не стрелять.
Забавно! — заметил путешественник в штатском.
Как вам нравится здешнее зрелище? — спросил его спутник.
То, что я вижу здесь, есть следствие того, что видел там, — пробурчал Иван Александрович.
Где 'там'?
Иван Александрович кивнул головой в сторону реки Хуанпу с ее строем опиумных клиперов.
Видите, Иван Александрович, — улыбнулся офицер, — вы волей-неволей становитесь философом. А помнится мне, вы говорили, что вам нужны чудеса, поэзия, огонь, краски. Вот вам и чудеса, и поэзия, и огонь, и краски! Чем же плоха эта картина?
Мне более интересны картины жизни, — сухо отвечал человек в штатском. — нежели картины войны. Да и что за картина, где люди стараются обмануть или убить друг друга! Пойдемте!
— Надоело? — лукаво спросил офицер.,
— Поскорей бы на фрегат. Там хоть и качает, а все-таки дом. Пойдемте!
Они покинули лагерь осаждающих.
Два человека внимательно смотрели им вслед. Один был католический патер в черной сутане и широкополой шляпе. Другой — видимо, иностранный консул. На нем были цилиндр, надетый несколько набок, белый жилет, черный сюртук и полосатые брюки. В одной руке он держал сигару, другая была засунута в карман. Его русая бородка клинышком как-то особенно подчеркивала гладко выбритые впалые щеки.
Кто это? — спросил он. — Вы их знаете, падре Салливен?
Один из них несомненно русский морской офицер с того фрегата, который дрейфует в устье Янцзы. А второй — секретарь русской экспедиции в Японию и, говорят, писатель. Его фамилия Гончаров.
Писатель? — удивленно переспросил консул. — Разве в России есть писатели?
Прошло несколько месяцев.
Несмотря на 'торговлю', которую Гончаров наблюдал у стен осажденного Шанхая, еды у повстанцев становилось все меньше.
Ждали помощи от Небесного Царя, из Нанкина. Но победоносные армии тайпинов не подходили.
Зато цинских войск становилось все больше. К нестройным звукам гонгов, которые доносились из лагеря осаждавших, прибавились новые звуки.
Это были длительные сигналы труб и механический стук барабанов. Эти звуки шли из иностранного сеттльмента. Там высаживалась французская и английская морская пехота.
Ю однажды видел заморских дьяволов с городской стены. Они вели себя так, как будто никакой войны не было. Они маршировали на виду у защитников Шанхая красивыми прямоугольниками. Их военная музыка звучала пронзительно. В скачущем ритме их марша колыхались плоские штыки и медные блестящие трубы. Впереди реяли пестрые красно-синие флаги. Они шагали по китайской земле уверенно и четко, как у себя дома на параде. Ю ясно видел их синие шапочки с помпончиками и золотые наплечники офицеров.
Это и есть американцы? — спросил Ю у одного из защитников, который мрачно глядел на это эффектное зрелище, опираясь на свое длинное кремневое ружье.
Нет, — ответил тот, — американцы не высаживались. Они не любят музыку. Они возятся с пушками.
А много у них пушек?
Много. Вот они..
Защитник указал на рейд. Там на американских кораблях люди, как муравьи, кишели на верхних палубах. Ю увидел черные жерла орудий, направленные на стены Шанхая, прямо на него, на Ю. Он сделал неловкое движение, как будто собирался спрятаться за выступ стены. Защитник презрительно усмехнулся.
— Не бойся, — сказал он, — они пока не стреляют.
— А если они начнут стрелять?
Защитник ничего не ответил.
Утром 17 февраля 1855 года Фу ушел из лавки и долго не возвращался. К середине дня Ю, сидевший в лавке, услышал далекие заунывные звуки европейских горнов и затем глухой повторяющийся гул.
Раздался резкий свист и грохот взрыва. Европейцы открыли артиллерийский огонь.
