по-французски. Но, обращаясь друг к другу, они переходили на язык, не понятный никому из присутствующих.
— Обрати внимание на инструментовку, Модя, — сказал старший, — какая прелесть! Как жаль, что он умер в расцвете сил!
— День в день через три месяца после провала премьеры, — откликнулся младший.
Старший покачал головой. Это был благообразный, ещё не старый человек, но на висках у него уже пробивалась седина.
— Дело не в провале, — сказал он. — Бизе слишком много работал. Он работал не разгибая спины с молодых лет. Вот сердце и не выдержало… Так же недолго жил и Моцарт.
Соседняя дама шёпотом обратилась к своему спутнику:
— Это поляки, не правда ли, Шарль?
Спутник вставил в глаз монокль, внимательно посмотрел на соседей и улыбнулся.
— Нет, Констанс, они говорят по-русски. Это композитор Чайковский с братом.
— Разве в России есть композиторы?..
Галли-Марье в этот вечер была великолепна. Голос у неё был небольшой, но актёрское дарование — природное. Известные слова сцены гаданья «прежде я… а он потом» прозвучали на весь театр в гробовом молчании зала, как заклинание.
После смерти Бизе «Кармен» шла целый сезон без обычного рассеянного гула в партере. Дух Бизе как будто витал в театре и заставлял зрителей молчать.
— Я убеждён, что лет через десять «Кармен» будет самой популярной оперой в мире, — сказал Пётр Ильич в антракте.
— Здесь говорили, что опера эта непристойна, — заметил Модест. — Помнишь, ещё Шиловский присылал из Парижа вырезки… «Площадной роман солдата и табачницы…»
Пётр Ильич сердито сорвал с носа пенсне.
— Вздор! Это едва ли не самое выдающееся лирико-драматическое произведение нашей эпохи! Помилуй боже, каким пошляком надо быть, чтоб увидеть в «Кармен» что-либо непристойное!
Пётр Ильич купил в фойе портрет Бизе. На него глядел человек с усталыми, умными глазами.
…Январь в Париже был необыкновенно тёплым. Высокие золотистые облака медленно шли над куполами, крышами и арками. Над рекой висел лёгкий туман, скрывавший стройные очертания собора. Крики газетчиков и разносчиков, бесконечный перестук копыт, дребезжанье омнибусов, дальние трубы военных сигналов, смех, восклицания, шарканье ног, плаксивая мелодия уличной шарманки — всё это сливалось в хаос звуков, словно где-то настраивал свои инструменты невидимый оркестр, никогда не начинающий играть.
Париж продолжал жить.
Неблагодарная смуглянка
Пассажиры дилижанса, который ехал из Саламанки в Торо, перешёптывались, глядя на мальчика лет десяти, одетого в бархатный костюм с широким кружевным воротником и широкополую шляпу с пером:
— Что это за мушкетёр? Малолетний д’Артаньян?
— Посмотрите на его торжественное лицо! От самой Саламанки ни слова не сказал!
— Вероятно, из циркачей, — предположила пожилая дама с корзинкой, набитой бутербродами. — Послушай, мальчик, не хочешь ли копчёной колбаски с перцем?
Мальчик встал и изящным жестом приподнял шляпу над головой.
— Я очень тронут, почтеннейшая сеньора, — проговорил он, — но я вовсе не испытываю голода.
Мальчик уселся, шляпа улеглась обратно на чёрные кудри, а руки скрестились на груди.
— Да это Наполеон! — пробормотал странствующий торговец галантереей, вытаскивая из жилетного кармана зубочистку, — но по ошибке он надел костюм из другой пьесы.
— Чего только не увидишь в наши смутные времена! — пробормотал провинциальный священник, складывая руки на животе. — А что пишут из Мадрида?
— Наш король прибыл в столицу, — сообщил галантерейщик.
— Какой наш король? — кисло спросил путешественник в высоких запылённых сапогах, по виду помещик-скотовод.
— Я имею в виду его величество Амадея Савойского, — сказал галантерейщик.
— А я думал, его величество дона Карлоса[3], — проронил скотовод и повернулся к окну.
Галантерейщик сверкнул глазами и, кажется, приготовился к политическому спору, но дама с бутербродами неожиданно повернула разговор в другую сторону:
— Я слышала, что в этих местах появились разбойники…
— На прошлой неделе действительно был ограблен дилижанс возле самой Саламанки, — подтвердил галантерейщик.
— Анархисты! — презрительно заметил скотовод.
— А может быть, и карлисты, — возразил галантерейщик.
— Дети мои, не проще ли предположить, что это обыкновенные разбойники? — благодушно сказал священник. — Но, слава пресвятой троице, наше путешествие приближается к концу и мы отделались благополучно…
В эту минуту на дороге хлопнул выстрел, и боковое стекло дилижанса разлетелось вдребезги. Кучер резко затормозил. На дороге послышался стук копыт. В окно всунулась запачканная рука, вооружённая револьвером.
— Господа и дамы, — произнёс сиплый бас, — я вынужден настоятельно просить вас поднять руки вверх и выйти на дорогу по одному. Малейшее движение в сторону приведёт к нежелательным последствиям…
Пассажиры один за другим покинули дилижанс.
На дороге стояло несколько смуглых молодцов с винтовками. Головы их были обвязаны красными платками, за поясами торчали рукоятки револьверов. Другая группа энергично отвязывала чемоданы на крыше дилижанса. Третья группа держала под уздцы мулов. Один из нападавших, маленький, усатый человечек в охотничьей куртке и шляпе с широкими полями, передал помощнику поводья своей украшенной цветами лошади, подошёл к пассажирам и отвесил им низкий поклон, описав при этом шляпой полукруг, который сделал бы честь любому театральному актёру.
— Уважаемые господа и дамы, — возгласил он, — клянусь вам, что лишь исключительные обстоятельства привели нас к решению обеспокоить вас на вашем пути и просить вас передать нам содержимое ваших кошельков и карманов! Будь обстоятельства менее тяжёлыми, нам и в голову не пришла бы подобная мысль! Прошу вас подходить ко мне по одному и не сопротивляться небольшой операции осмотра с целью скорейшего извлечения ценностей!
— Сеньор, — озадаченно проговорил галантерейщик, — позвольте спросить: вы бывший адвокат?
— Нисколько, сеньор, я профессиональный бандит, — весело отозвался усатый человечек.
Началось «извлечение ценностей». Неожиданно больше всего денег оказалось у пожилой дамы. В благодарность за толстый кошелёк ей разрешили оставить при себе серьги и кольца. У галантерейщика не было ничего, кроме образцов товаров. Скотовод молча протянул человечку бумажник и сплюнул в сторону.
— Послушайте, — сказал он, — вы, вероятно, анархист?
— Совсем не то, сеньор! Убеждённый монархист.
— Вы за короля Амадея или за дона Карлоса? — спросил галантерейщик.
— Я ещё не определил окончательно своих убеждений, — отозвался человечек, тщательно ощупывая широкий пояс священника, — ведь у нашей корпорации дела шли неплохо и при королеве Изабелле. Видите
