непривлекательной растительностью, закурил и, глядя на сгущающиеся за окном сумерки, погрузился в опустошенное оцепенение.
В «предбаннике» звенели телефоны, шла возня с бумагами, дробно и сухо, как швейная машинка, стрекотал телетайп…
И вдруг — взрыв тишины. Торжественной и напряженной, какая обычно предшествует взрыву бомбы. Главная дверь НИИ отворилась, и появился Антонов. Точнее, его живот. А уж
затем пегие седины, очки в золотой оправе, дородное, суровое лицо…
– Наконец-то, - отчетливо, с ленцой вырвалось у Прошина. - Наговорились. Бонзы.
Голова Антонова медленно повернулась в его сторону.
– Простите, - осведомился тот с грозной иронией. - Я отнял у вас время?
– Было дело, - рассеянно кивнул Прошин, отыскивая глазами пепельницу.
Бросить окурок в горшочек с казенной флорой, куда до того стряхивал пепел, было неудобно.
На лице Антонова явственно проступило удивление с первыми признаками нарождающегося гнева.
– Вы тут работаете? - спросил он, глядя на Прошина, как психиатр на пациента — с каким-то сочувственным презрением.
– Да, - сказал тот чуть ли не с сожалением. - Работаю, знаете ли… - И опустил окурок в пустую склянку из-под клея, заткнув ее горлышко пальцем. - Начальником лаборатории.
Ему почему-то хотелось вести себя именно так. Непочтительно. Странное дело, но подобное желание при встречах с начальством возникало у него едва ли не постоянно.
– Извините, а фамилия ваша?… - с неблагожелательным интересом вопросил Антонов.
– Прошин, - устало ответил тот. - Все?
– Нет, не все, товарищ Прошин, - веско сказал Антонов. - Я вижу, вас не касаются приказы о курении в отведенных для этого местах…
– Ай, - сказал Прошин и, словно обжегшись о пузырек, поставил его перед замеревшим секретарем. - Виноват!
Из пузырька зыбкой серой змеей тянулся дым. Уголок сигареты шипел, расплавляя засохшие на дне остатки клея, и отчетливое это шипение заполняло наступившую паузу.
– Виноватых бьют, - сообщил Антонов и гадливо посмотрел на склянку. Я объявляю вам выговор.
Он потоптался, раздумывая, что бы сказать еще, но лицо Прошина выражало такое глумливое смирение, что слов у Антонова не нашлось: он пронзил наглеца фотографическим взглядом, буркнул какое- то междометие, в котором угадывалось «сукин сын», и, твердо ступая, вышел.
– Ну, я к директору, сказал Прошин секретарю.
Секретарь восхищенно безмолствовал. Прошин вошел и каблуком затворил за собой дверь.
Бегунов, склонившись над столом, что-то быстро писал.
– Привет! - сказал Прошин довольно бодро. - Верховодим нашей бандой?
Бегунов передвинул бумаги и поверх очков строго уставился на него.
– Пришел отвлечь, - сказал Прошин, усаживаясь рядом. - Вот, - он расстегнул папку розовой кожи с инструктацией, - заявки на детали. В отдел снабжения.
– По-моему, - отозвался Бегунов недовольно, - на это есть мои заместители, Далин, например… - Он небрежно подмахивал кончики разложенных ступеньками листов.
– Заявки — предлог, - сказал Прошин.
Он заметил, что Бегунов подписал абсолютно чистый лист, прилипший к остальным, но промолчал.
– Слушаю… - Бегунов отуинулся в кресле и потер глаза.
– Я решил писать докторскую, - раздельно произнес Прошин.
– Да? И на какую тему?
– Тонкий вопрос, - вздохну Прошин, оглядывая загромоздившие углы кабинета модели спутников, радиотелескопов, высокие, задрапированные окна, фикус. - Создание на базе кандидатской более весомой работы. Ты как насчет научного руководства?
– Не понял, - сказал Бегунов. - Тонкий вопрос насчет создания или насчет руководства?
– В таком случае , - сказал Прошин, - два тонких вопроса.
– Я помогу, - с сомнением проговорил Бегунов. - Только… кандидатская, насколько представляю, труд законченный. Красивое решение сложной задачи. И никаких ответвлений…
– Есть ответвления, - перебил Прошин. - Нашлись.
– Ну, давай, - сказал Бегунов. - Излагай.
Прошин изложил.
– Неинтересно. - Бегунов задумался. Бесполезно, понимаешь? Огромное исследование, рассчетов уйма, а ради чего? Это называется рубить мыльные пузыри топором.
Хлопотно.
– Похлопочем. - Прошин откусил заусенец на пальце и сплюнул его через плечо.
– Но ради чего? - повторил Бегунов.
– Ради того, - объяснил Прошин, - чтобы стать доктором. Наук.
– Ну, знаешь, - сказал Бегунов. - Это не разговор.
– Начинается, - с тихой яростью констатировал Алексей. - И тут мордой о паркет! В чем дело, а? Курс политики по отношению ко мне меняется, что ли? Я в опале? Самая пакостная работа — мне, в Австралию — Михайлов, с диссертацией — шиш…
– Ты… не горячись, - урезонил его Бегунов. - Работа у тебя замечатьльная. В Австралию надо отправить радиоастронома. Ты не радиоастроном. А если о диссертации, то помилуй — какая же это диссертация? Халтура. И тут я тебе не пособник.
– Халтура, - подтвердил Прошин, остывая. - Но мне необходима бумага. Путевка на большую административную работу. Кто я с этой кандидатской? Тьфу. Она у каждого третьего. Но каждый третий наукой занят или по крайней мере верит, что занят, а мне-то обольщаться не с чего! А ходить всю жизнь в полуученых, полуначальниках… Уж лучше что-то одно и безо всяких «полу». Я выбрал амплуа чиновника. Меня оно устраивает. А твоя щепетильность… Слушай это же глупо! Кто-кто, а мы-то с тобой знаем, какой иногда бред защищается…
– Если защищается, - сказал Бегунов, - то не при моей помощи.
– И все же я готов стать исключением в твоей однообразной практике, - с веселой наглостью заявил Прошин.
– И напрасно, - сказал Бегунов. - Потому как считаю исключение в правиле коррозией правила.
– Интересная мысль. - Прошин, паясничая, воздел глаза к потолку. - Как думаешь, выпускают правила из нержавеющих материалов?
– Вот что. - Бегунов вновь склонился над бумагами. - Мысль свою доразвей на досуге, а пока скажу одно: будет хорошая идея — приходи. Не будет — не обессудь. И хотя пули логики ты отливаешь превосходно, мой лоб они не пробьют. Работай. Думай. А пролезать окольным путем, сдирая шкуру, не рекомендую. Кривой путь — это путь в тупик.
«Удивительно, - думал Прошин. - И он выбился в академики… Сколько же у него врагов?
Нет, надо быть гениальным и чистым, чтобы перешагнуть расставленный против тебя рогатки, даже не заметив их. Вот они — благость и счастье таланта».
– Дидактичность твоя очаровательна. - Он дергал заевший хомутик «молнии», пытаясь застегнуть папку. Но с чего это на тебя нашло, а? Раньше, помнится…
– И давай без упреков, - оборвал его Бегунов. - Это в конце концов не порядочно.
Вся моя предыдущая поддержка — аванс. Аванс, данный тебе для дальнейшего самостоятельного, бескорыстного служения науке. В качестве ученого, администратора - все равно. Пусть аванс дан тебе как сыну. По блату, что называется. Но я надеюсь, на индульгенцию со временем ты мне заработаешь…
– Так, - сказал Прошин, поднимаясь. - Значит гуляй Вася, искупай мои грехи?
К нему медленно подкатывала беспомощная, слепая злоба… Все рушилось!
– Леша, - смягчился Бегунов. - Хорошо. На условное научное руководство я согласен. Но куда ты торопишься? Все впереди. И докторская и Австралия…
