Какую-то секунду Прошин стоял, раскрыв рот. Затем, спотыкаясь, двинулся вслед за собеседником.
– Но постойте, - заговорил он ему в спину, растерянно сознавая, что все произносимое им сейчас, глупо и унизительно. - Я не настаиваю на этом датчике, я… Тьфу, черт, ерунда…
Около забора они остановались.
– Федор Константинович! - Прошин улыбнулся застывшей улыбкой злодея. - Мы враги?..
– Наверное, - отрывисто ответил тот и , издевательски вскинув глаза, бочком полез в пролом.
Прошин за ним. Он думал. Думал, что если бы сейчас в руки был пистолет… или этот фантастический распылитель… Хотя бог с ним! Пистолет, да еще безнаказанность…
– Извини, Леша, я без звонка… - В дверях стояла Татьяна.
– Конечно- конечно, - забормотал Прошин, отступая в прихожую. - Я ждал, при чем здесь звонки…
Он помог ей снять пальто. Она встала у зеркала, закинула назад волосы, отвела за голову тонкие руки, заколола шпильку… Два локона кручеными колечками упали вдоль шеи - нежной, высокой; влажно блеснули темные, большие глаза.
Прошин молчал. Он любовался этой женщиной, испытывая сложное чувство: и привязанность, и сопротивление этой привязанности, отрицание ее — нельзя, безумие, чур меня, чур! Цепенящее это чувство было минутно, но как часто оно мучило его, даже когда ненароком он вспоминал Таню — такую пленительно-женственную, прекрасную любой своей черточкой, жестом; и видил ее, как воочию, и слышал ее голос — низкий, хрупкий; и снова хотел встречи, хотя знал, насколько будет та утомительна и безрадостна. Он страшился ее любви к себе, потому что не мог отплатить ничем; близость с ней была для него неимоверно постыдна и тягостна, как предательство или жестокое воровство; он мечтал порвать, но как порвешь с тем, что стало привычкой, частью твоей жизни, твоего «я»?
– Слушай, кстати, я вспомнил… - промямлил он. - Я тут сумку тебе купил… Где она только… сейчас…
– Ради бога, милый! Никаких сумок! - Она прошла в полутемную комнату. - Я и так задыхаюсь от вещей. И вообще… Я поняла, как мне надо жить.
– И… как же надо?
– Очень просто. И невозможно. Иметь один чемодан и скитаться по свету. Или…
Знаешь, я бы уехала в Африку, а может, на Север — все равно. Чтобы работать с утра до ночи; на машинах, на самолетах от одного больного к другому… Это жизнь!
– Я уверен, - Прошин протирал полотенчиком бокалы для вина. Предложи твое место тем, кто в Африке или на Севере… А потом — не понимаю! Какая-то чушь! Ты же там, где хотят скрутить бич человечества. Это большая игра. И ты можешь попробовать… Вот она, жизнь!
– Слова дилетанствующего романтика. - Таня грустно улыбнулась. Ты думаешь, онколокия — проблема для одного человека? Сотни точек зрения, направлений, десятки школ, неисчеслимось мелочей, наконец… Огромная организация. И, к сожалению, иначе нельзя. А что такое организация, сам знаешь; фронт поиска — для лидеров, для остальный - фронт работы. И изречения о биче человечества — красиво, конечно, но слишком уж идеально… Вот Андрей, кстати, он материалист, рассуждает с полным пониманием обстановки, трезво: надо писать докторскую, становиться завотделением, потому как зарплата у меня - милостыня и сижу я на его шее; вообще лентяйка, ничего не добилась… Три пункта его нытья: должность, звание, деньги. Третий пункт основной. Творится с ним чертоыщина какая-то… На уме только рубли и валюта с пересчетами туда и сюда. Вычисляет любой свой шаг. И не дай бог, чтобы где-то на копейку не в его пользу! Тогда трагедия.
– Андрюша жаден как таксист, - поддержал ее Прошин. - Ну, а громкие приставки перед именами — это болезнь. Застарелая, Тань… И больной, как говорится, неоперабелен…
Ты уж смирись. Терпение — главная добродетель слабого пола.
– Леша, я не могу с ним. - Она опустила голову, пальцы ее сжались, озябше ссутулились плечи, словно она готовилась произнести то, что хотела сказать давно, но не решалась
, не находила сил…
Прошин затаил дыхание. Он понимал, он знал ее слова, пока еще не высказанные слова о том, что она хочет быть с ним, и только с ним, что он нужен ей, что она любит его, что…
Давно, как неминуемого выстрела, он боязливо ожидал этих слов и давно научился выбивать у нее оружие, упреждая на какой-то миг, но успевая упредить непременно.
– Да брось ты, - сказал он, отправляясь на кухню. - У кого без недостатков? Он хочет тебе добра — это главное. А по сравнению со мной Андрюха не мужик, а ангел.
Мысли его катальсь, как бильярдные шары:
«Вот оно… Сейчас начнется… Сцена».
Все складувалось совершенно не так, как хотелось. И виноват в этом он сам, желавший разговора с ней, как с человеком, способным помочь в делах не больше не меньше как деликатно-служебных, но по дурацкой, смехотворной близорукости не рассмотревший деталей: настроения, места и еще — кем приходится ему этот человек.
«Деловые переговоры с любовницей. Первый раунд! - гоготал Второй, заставляя Прошина холодеть от раздражения. - И где? Ладно бы в парке культуру и отдыха или в кафешке…»
Поджав губы, молча, Прошин выставил на стол бутылку «Изабеллы», положил коробку конфет, ощущая на себе взгляд Тани — ироничный, тоскливо-сосредоточенный… Он читал ее мысли: «Аксессуары любовного рандеву. Винишко, шоколад…»
Она встала. Прошин замер — сейчас подойдет, обнимет, начнутся мольбы, убеждения, всхлипы… Но нет.
Она дернула свисающий по стене канатик, зажгла люстру; свет метлой мазанул по интиму полумрака, вымел его прочь, стало удивительно светло и сразу даже легко как-то…
– Знаешь, Леша, - сказала она устало, - давай-ка я проиготовлю тебе ужин. Ты пришел с работы, хочешь есть, зачем эти конфетки? Где мясо?
Прошин мотнул головой, удивляясь вроде бы.
– Ну… в холодильнике… Рыба.
Глай на нее он не поднял. Почему-то не мог. Услышал шелест платья, шаги, чиркнула спичка, громыхнула плита…
Он смежил веки, постоял так чуть, затем прошел не кухню. Там, брызгая маслом, шипела сковорода. Таня обваливала в муке карпов.
– Идиллия, - высказался Прошин, и тут будто кто-то изнутри пропихнул следующие слова — сколзкие, но сглаживающие все, что было до них: - смотрю и думаю: везет же дуракам на жен.
– Ну, так отбивай этих жен, что же ты?
– Боюсь. - Прошин зевнул. - Я ведь тоже вычисляю. Плюс относительно ужина, еще некоторые подобные плюсы… Но и минусы — нервы, силы, слова… - Он оперся на косяк двери.
– Есть жены, экономящие нервы, силы и слова.
– Чьи, свои собственные?
– Нет, мужа, разумеется.
Она не оборачивалась. Руки ее работали механически, а спина была напряжена, будто в ожидании удара.
– Да, но идти в загс, - Прошин усердно зевал, - лень…
– Разве дело в бумажке?
– Конечно. В бумажке большая сила. Документ — это барьер. Много разводов не состоялось именно из- за него. Морока. А женщина спокойна только тогда, когда чувствует, что держит мужчину, что он в узде. И как только замечает, что ему не до нее, начинается паника. Вот тут-то и вступает волшебная сила бумажки. Это опора для любой бабы… Да ты рыбу-то переворачивай — глянь подгорела! Н-да. А словеса типа того, что загс — мещанство, главное чтобы вместе и свободно, - трюк старый и дешевый. Провокация!
Пройдет годик- другой этакой свободной любви, и кончится она черной реакцией: претензиями, проблемами, скулежом и волей-неволей надевает очередная жертва мужского пола черный траурный костюмчик и идет регестрироваться в этот самый загс. А сияющая выдра поддерживает его за локоток — кабы не оступился драгоценный от огрчений, не упал и не испортил себе что-нибудь. В организме. Да ты
