переворачивай, переворачивай рыбу-то, подгорит! - Он говорил грубо, с хрипотцой даже, преисполняясь досадой от пошлой топорности своего монолога, но зная, что это единственно верная и жесткая защита, а может, и избавление в конце концов… Ведь она вспомнит все, сказанное им, и вспомнит не раз, а это оттолкнет… - Ты чего насупилась? - продолжал он так же простецки-невинно. - А? Не то я ляпнул?
– Да нет, - она качнула плечом. - Логика железобетонная. - И в сердцах: - Ладно…
Горькая мысль-усмешка: «Выиграл…»
– Слушая… - Он отнес в комнату хлебницу, тарелки, дождался, когда Таня сядет напротив. - У меня миль-пардон, производственный вопрос: в данное время вашу фирму ссужают финансами, не так?
– Наверное… - ответила она рассеяно. - Нет, правильно. Я слышала… будут закупки аппаратуры, строительство… Вам, кажется, должны заплатить… Можно я погашу люстру?
– Конечно-конечно.
И вновь вкрадчивый полумрак.
Прошин кашлянул.
– Так, значит… Как там, кстати, друг Воробьев?
– У него неприятности. - Она поправила волосы, аккуратна взяла вилку, ковырнула золотистую корочку карпа. - Оперировал на днях старуху с застарелой язвой, а необходимости, как оказалось не было… Итог плачевный: сердце не выдержало наркоза. Умерла на столе. Ошибка банальная…
– Он может, - кивнул Прошин, вытаскивая из нежного мяса рыбы тоненькие лапки костей. - Дерганый какой-то, несобранный. Генератор шизоидных идей. Ну и что теперь?
Замешаны влиятельные лица, - сказала Таня. - Дело замяли, но понижение в должности, всякие сопутствующие кары…
– Да гнать его надо, малохольного, - сказал Прошин. - Дурак какой — человека зарезал.
– Да что ты на него взъелся? Ему и так кругом не везет. А старухе, между прочим, было под девяносто.
– Так что отжила, - констатировал Прошин и пригубил вино. - Ну, хорошо. Я сочувствую им обоим. И закончим на этом. А у меня к тебе большая просьба, Танюш…
Сможешь — сделай, не сможешь… Ты сказала: часть финансов отдадут нам. А мне надо, чтобы они ушли на другие вещи. Лекарства там… не знаю… Пусть и на аппаратуру. Цитологическую, гистологическую… У тебя есть выход в кабинеты?…
– Есть… но зачем? Не нравится анализатор?
Прошин скривился и неопределенно поболтал кистью руки.
– Я в нем не уверен, скажем так. А возьму деньги — возьму ответственность. Это я тебе по- родственному… То есть я от денег вроде пока отказываюсь… А ты пользуйся, а?
Блеск предложение?
– Я постараюсь, - сказала Татьяна.
Ужин закончили молча. Молчание это было отдаленно неприятно Прошину, но от сумел занять себя, отстранившись размышлениями: как вести разговоры с медиками, что скажет Бегунов, поможет ли действительно Татьяна? Затем, споткнувшись на ее имени, спохватился.
Заулыбался, завязал болтовню о том о сем, недоуменно, вторым планом, смекая, что пытается о, пошлость! - располжить ее к себе, как нужного дядю; вернулся к анализатору, напомнил… Вскоре, окончательно отойдя, взвинтив себя рожденной в потугах веселосью, обнял Таню, поцеловал… И отстранился; изо рта ее пахло едой.
Пауза была ничтожной, миг…
– Мне пора, - неожиданно сказала она, поднимаясь. - Ты накормлен, я спокойна. Он вновь отрезвленно, тяжело и постыдно осознал их полное понимание друг друга.
– Как хочешь…
– Не хочу, - сказала она. - Ваше приказание, мсье любовник, будет исполнено.
«А ну все к черту!» Прошин проводил ее до дверей, стараясь погрузиться в пустоту мыслей.
Мнение о Михайлове сложилось у Прошина давно, бесповоротно и формировалось оно так: коммуникабельный нахал, успешно изображающий трудолюбие. Михайлова и ему подобных он презирал.
Главный противник явился незамедлительно после телефонного звонка Прошина. Он процветал. Твердая уверенность в себе придавала его энергичной, до блеска выскобленной физиономии гордое высокомерие и ироничность. Он был безукоризненно причесан, одет в отлично сшитый костюм, и от его шевелюры распространялся пряный запах одеколона, настолько пряный, что Прошин не выносивший дешевой парфюмерии, приоткрыл форточку.
– Я закурю? - спросил Михайлов, закуривая.
– Друг мой, ты, как я информирован, собираешься в Ригу?
– Да… - скорбно отозвался Михайлов, играя кончиком широкого попугаистого галстука. - Работа.
– Судя по тону, подобная поездка тебе не импонирует?
– Странные какие-то фразы… - Михайлов сдувал табачным дымом перхоть с лацкана пиджака. - Надо ехать — еду!
– Так-с, - процедил Прошин. - Выверенный ответик. Тебе фатально везет последнее время… Путешествуешь. По просторам отчизны, а потом и того — на цельный год в
Австралию. Счастливчик, а?
– Я уезжаю не прохлаждаться, а работать, - строго изрек Михайлов. - А там уж счастливчик или нет — какой есть…
– Приятная работа — исправлять заранее известные ошибки, - философски заметил Алексей. - Аппаратура-то продуманно выведена из строя. Поработала она, сколько могла, и теперь ты, паразит, едешь за счет НИИ прогуляться, зная как и что исправлять. А НИИ платит заказчику штраф, тебе на дорогу, жратву и мелкие удовольствия.
Михайлов потемнел, как ужаленный. Снял очки. Начал протирать их стекла с таким усердием, что рисковал проделать в них дыры.
– Слушай, - сказал он неуверенно, ты… выбирай слова. За такой поклеп можно и…
– А это не поклеп, - мягко перебил Прошин. - Это константация печального факта.
Ты поставил в генератор технологическую, не покрытую лаком печатную плату. Ты надеялся на балтийские туманы, друг Михайлов, и черные твои надежды оправдались.
– Ч-чушь какая-то! - Михайлов рассматривал мысок своего ботинка. В лице его было что-то бесстрастно-козлиное.
– Ах, Михайлов, нехорошо.Youre a shady type?
– Что?
– Я говорю темная ты личность, преступный тип. Диверсант. Почему же ты английский не изучаешь? А еще в Австралию навострился. Ты вообще-то что можешь сказать? Ит из вери нессесри бат итс вери диффикульт, да?
Михайлов деланно засиеялся. Прошин тоже.
– Да, - коварно улыбаясь, продолжал Алексей, - все тайное становится явным. Права пословица. Ворюга ты брат и вредитель.
– Это наглость, - задумчиво сказал Михайлов, пуская колечки дыма в потолок.
– Это откровенность, - столь же задумчиво отозвался Прошин. - И мы часто путаем ее то с наглостью, то с лестью.
– Но все нуждается в доказательствах, извиняюсь… - Михайлов расплылся в улыбке, но глаза у него были маленькими и злыми.
– В доказательствах? А вот тут уж ты братец, наглец! Впрочем, доказать труда не составит. И будет это выглядеть так: иду, сообщаю, дело оперативно проверяется…
– Ну и… - произнес Михайлов дрогнувшим голосом, - что ты хочешь… по этому поводу… например?
– Да, успокойся, - милостиво отмахнулся Прошин. - Никуда я не иду и ничего не сообщаю. А ты бери бумажку и пиши заявление на имя директора.
Михайлов, поколебавшись, взял авторучку.
