Камень и ветра 4. Поход за радугой

– Понятия не имел, что с той жуткой солониной можно сотворить… такое. Всего-то час варки, а какой эффект!

– Полтора часа, Клин, – поправила я. – И немного водной магии.

– О, – сказал Стилет. – Тогда понятно.

Остальные комментарии были благополучно проглочены вместе с похлёбкой. Когда она (что произошло довольно быстро) кончилась, я спросила как бы невзначай:

– Хотите, я заварю шихем[7] к десерту?

– У нас есть десерт?

– Хочу!

– Тогда сполосните котелок. Он у нас, к сожалению, только один.

На словах 'сполосните котелок' вскочили и Клин, и Стилет. Правда, Стилет тут же опустился обратно, немного сконфуженный, но для триумфа мне вполне хватило его первой реакции.

После того, как закипела вновь набранная вода, заварка шихема заняла всего четверть часа. В отличие от приготовления еды, в этом я могла считать себя опытной. Шиан, моя тральгимская кухарка, предпочитает классические рецепты, а я, пока была на севере, изучила несколько новых. Поэтому дома, в Тральгиме, когда я желала выпить чашку свежего шихема, мне приходилось заваривать его самостоятельно.

Если подумать, на севере я тоже заваривала его сама. Еду я брала из общего котла, но шихем для северян – дело особое. Это очень серьёзный шаг: предложить кому-то шихем, особенно сваренный своими руками. Только два человека и один ринт делали мне такое предложение, а я сама предлагала шихем единожды, ещё не вполне понимая, что к чему. Мне отказали.

Теперь я снова предлагаю свой шихем. И, предлагая, я не ждала отказа.

К Эрготру это всё. Магические ритуалы я ещё готова воспринимать с должной долей серьёзности, но человеческие? Нет, нет и нет. Жизнь без того бывает сложна.

– Ну, так что у нас на десерт?

– Ореховая смесь с изюмом.

– И ты молчала?!

– Хорошая хозяйка бережлива, – сказала я наставительно. Вернее, попыталась. Улыбка так и лезла наружу из-под маски постности, и, подумав немного, я выпустила её на свободу.

Праздник у нас или где?

Звёзды. Прогоревший до углей костёр. Шелест крон. Птицы передают друг другу партии ночного оркестра, журчит ручей, изредка вздыхают, переступая ногами, лошади.

Тишина и покой.

– Во время застолья, – начала я, – перед тем, как пригубить вино, принято выслушать тост. Есть мнение, что застолье должно прекращаться, когда ты уже не в состоянии разобраться в смысле очередного тоста… или когда уже никто из пирующих не может высказаться достаточно связно. Но шихем – не вино. Поскольку на севере принято считать, что вместе за чашкой шихема сидят только близкие и друзья, существует неписаное правило: осушив кружку, каждый должен рассказать что-то особенное. Рассказ может быть признанием, или сиюминутной откровенностью, а может быть какой-то удивительной историей. Или шуткой – если она не стара. Если человек пьёт шихем в одиночестве, он дарит рассказ миру. Говорят, что боги иногда слушают эти рассказы и даже действуют на основании услышанного.

– А ты в это веришь? – прищурился Клин.

– Я не суеверна. Но что-то в этом есть. Я точно знаю, что, даже независимо от воли богов, настоящая откровенность меняет человека… а когда человек меняется, он меняет мир вокруг себя. Потом уже мир меняет его, и так без конца. Когда цепочку изменений удаётся заметить и запомнить, об этом складывают легенды.

– Что же ты собираешься нам рассказать? – спросил Стилет.

Я предпочла не заметить язвительности в его голосе.

– Вы оба знаете, как я стала некромантом. Это произошло ещё до моего рождения. Кому-то достаётся абсолютный музыкальный слух; кто-то, ещё не начав бриться, уже поднимает коня вместе со всадником; а кто-то легко обгоняет помянутого всадника, посрамляя выносливостью четвероногих бегунов. Каждому своё. Не подумайте, что я жалуюсь! На мой взгляд, гораздо лучше быть некромантом, чем батраком, нищим бродяжкой или попросту пустым местом. Но до сих пор я была одна, если не брать в расчёт посмертных слуг, – и, говоря откровенно, ещё не преодолела привычку к одиночеству. А теперь у меня есть спутники: коллега, равный мне опытом и способностями, и ученик. Это ново. Это необычно. И я уже твёрдо уверена в том, что мне это нравится!

Мы помолчали. Неожиданно Клин закрыл глаза и продекламировал:

– Блажен, кто верует и ждёт,
Не утомляясь ожиданьем;
И ветер странствий, и полёт,
И очищение страданьем.

Блажен поэт, когда весна
Ему заглядывает в очи.
Блаженны дни, блаженны ночи,
Блаженны солнце и луна,

И небосклон, звездами полный,
И облака, и синий лес,
Соль на губах, седые волны,
И край несбыточных чудес.

Огонь, мерцающий в сосуде,
И свет на дне любимых глаз,
И эхо чьих-то мерных фраз,
И благосклонность вышних судий.

Блажен весь мир и страсти мира,
Орган и скрипка, горн и лира, –
Всё, что поёт в моей груди.

И краски, и прикосновенья,
Плоть памяти и пыль забвенья,
И нитка вечного пути.

Помолчали.

– Про 'свет на дне любимых глаз' – это ты с расчётом на Эйрас? – спросил Стилет.

– Даже при самом тщательном вскрытии, – огрызнулся Клин, – ты не найдёшь в моей груди ни одного из перечисленных музыкальных инструментов.