нальем. Теперь милиционер машинку заарестовал, говорит, в поселок везти надо. Молодой, поэтому совсем глупый. Там в магазине водки нет, что ли? Зачем бражка, когда водки сколько угодно. А одеколон у тебя есть?
Одеколона у меня полный флакон. Выплеснули из кружек чай, разлили по ним одеколон и разбавили водой. От воды одеколон стал белым, словно молоко, и сразу же в моем жилище запахло вареной тыквой, хотя одеколон называется «Жасмин».
Дед сразу повеселел и зауважал меня. До этого все время обращался на «ты», а теперь завыкал. Снова поинтересовался, есть ли у меня «батка» и «матка», затем вдруг спросил:
— А слон у вас есть?
Говорю, что слоны у нас не водятся, но в зоопарках сколько угодно. И еще бывают в цирке. Там они даже танцуют.
— Люблю слон, — мечтательно произносит дед Кямиевча. — Одного слона убьешь — все стойбище много дней мясо кушай, не кончай. — И вдруг предлагает. — Почки кушать хочешь?
Снова согласно киваю головой, дед лезет за отворот кухлянки, достает завернутые в тряпочку сырые оленьи почки и принимается резать на кругляше, на котором колол кости. Смотрю на облитые жиром почки и на то, как ловко дед справляется со своей работой, и вдруг обращаю внимание, что почка лежит не на камне, а куске кости отрезанном от бивня слона или мамонта куске. Но может быть он из моржового клыка? Хотя нет, для моржа слишком уж толстый.
— Вы и вправду ели слона?
— Нет, слона я не кушал; — рассудительно произносит дед. — Мамонта кушал. Еще маленький когда, вот совсем такой пацан был, много мамонта кушал. Олени от копытки подохли, мы только траву и еще ягоды всякие ели. Потом мамонта возле речки нашли. Две ноги вот такие съели. Нормально.
— А остальное, куда девалось? — живо поинтересовался я.
— Медведь пришел, маленько кушал. После него никому кушать нельзя. Обидится очень. В лабаз залезет, консервы скушает, муку скушает. Там кухлянки, штаны лежат. Он их лапой потрогает вот так, а ты не знаешь. Потом оденешь, а он узнает, и будет гоняться за тобой, пока не отомстит. Даже, если умрешь, из ямы выкопает и выбросит. Если не знаешь, чего медведь трогал, для мертвого лучше другую одежду шить, нож другой делать и все остальное. Мы теперь в лабаз ничего не прячем, сюда везем. Пусть в фактории лежит, а сторож, который Горпани, медведя пугает. Сейчас весна уже, я зимнюю одежду из нашей бригады привез, завтра снова в стойбище лететь буду.
Мимо нас снова прошел олень с отрезанным языком. Дед посмотрел ему вслед и задумчиво протянул:
— Гудэе-гудэе! Беда-а! Раньше эвен крепко зверя уважал, хоть большого, хоть маленького. Они всегда возле него нормально жили. Теперь зоотехник вокруг стойбища за росомахой на «Буране» охотится. Потом хвастает в конторе. Говорит, росомаху догнал, а она хитрая на спину легла, и лапы вот так вверх задирает. Гусеница прямо по животу едет, а ей хотя бы что. Только, если пикой кишки проколешь, завертится. А того, глупый, не понимает, что «Буран» ей большим и очень сильным зверем кажется, вот она и ложится перед ним на спину. Это она показывает, что сдаюсь, значит. Я часто смотрел, когда собаки дерутся, потом та, которая слабее, на землю упадет и живот — самое нежное место — прямо под зубы подставляет. И ни одна самая злая и глупая собака за живот не укусит. Жалеет, значит. Того, который уже лежит, кусать нельзя. А, зоотехник не жалеет. Ему шкура надо, он росомаху пикой прямо в кишки. И лисицу так само, и волка.
Дед пристально смотрит на меня, качает головой и вздыхает:
— Раньше такого человека сразу из стойбища выгоняли, а сейчас не выгонишь, потому как он начальник. Быстрее он тебя сам выгонит, как Нифантьева выгнал.
— Не понимаю я вас, — говорю деду. — С вертолета, получается, стрелять волков можно, и росомах можно, а с «Бурана» — нельзя.
— С вертолета охотиться хорошо, — сразу же соглашается мой собеседник. — С вертолета только самый нахальный зверь застрелишь, и еще тех, который совсем дурак. А умный, только вертолет услышит, сразу за дерево спрячется и выглядывает вот так. — Дед прикрывает лицо ладонями и, растопырив пальцы, хитро поглядывает на меня через них, изображая выглядывающего из-за дерева волка. Это у него получается не очень убедительно, я смеюсь и спрашиваю:
— А вы сами на них охотились?
Он кивает головой, и хвастливо произносят:
— Молодой, как ты, был, много охотился. Самый лучший охотник был.
Не скрывая интереса, подвигаюсь к деду и подливаю ему одеколона из своей кружки. Везде пишут, что на Севере забыли традиционные способы охоты на волков, а какие эти способы неизвестно. Может дед сейчас расскажет. Тот берет кружку в ладони, высасывает ее содержимое и, зажевав оленьей почкой, говорит:
— Раньше мы на них никогда не охотились. Раньше мы их гоняли. Нападут на оленей, берешь толстую палку, мауты и начинаешь за ними гоняться. Бывает, три дня гоняешься, зато потом они уже к стаду никогда не подойдут. Стыдно, что их, как вонючую росомаху, везде гоняют. Лучше на лося или диких оленей охотиться — там никто гоняться не будет. А если какой волк очень старый или совсем жадный — много мяса съест — того сразу догонишь. Маутом поймаешь и вот так к лиственнице придушишь, потом палкой по голове. Из волчьей шкуры кукуль, который спальный мешок, самый мягкий и теплый, можешь в снегу без палатки спать, никогда не замерзнешь. И костра не надо. Когда возле костра спишь, одному боку хорошо, а другой еще больше замерзает. Потом болеть долго будешь, пока совсем не сдохнешь.
Дед внимательно посмотрел на меня и, не меняя интонации, спросил.
— Больше одеколона нет?
— Откуда? Я только бриться беру.
Он не в обиде. На нет, и суда нет. Поднимается и начинает таскать жерди к костру. Недавно кораль ремонтировали и выбраковали целую гору старых жердей. Так что дров нам хватит с избытком на всю ночь…
Утро пришло пасмурное, мы с дедом решили, что никакого вертолета, на котором он собирался возвращаться в свое стойбище, не будет и, позавтракав, взялись утеплять балаган. Я отправился к складу за шкурами, когда вертолет вдруг показался над озером и, коротко рыкнув, сел на обозначенную флажками площадку. Тотчас возле вертолета появился мой дед и принялся бросать в открытую дверь мешки, свертки, ящики, что грудой лежали у вертолетной площадки. Ему помогал стройный парень в летной форме. Он затолкал в вертолет полозья для нарт, бочонок, затем побежал к нашему балагану, схватил мой рюкзак, лыжи, чайник с кружками и потащил все в вертолет. Оставляю шкуры, во всю прыть несусь к вертолету и, стараясь перекричать шум двигателей, сообщаю деду, что они случайно погрузили и мои вещи.
— Нормально погрузили, — машет он мне рукой. — Ничего не случайно. Залезай быстро, бригаду лететь будем.
Какое-то время растерянно смотрю на деда, затем почему-то интересуюсь:
— А рыбалка у вас есть?
— Есть. Нормальная рыбалка. Скоро кета, горбуша, кижуч полная речка плавать будут.
— А они ничего? — показываю в сторону виднеющихся через стекла кабины летчиков.
— Нормально. Скажу, пастух, бригаду летишь.
Бросаю взгляд в сторону балагана, не забыл ли чего у последней ночевки, и торопливо карабкаюсь в вертолет. Там опускаюсь на скамейку и приникаю к иллюминатору. Дед уже возле летчиков, что-то говорит им и показывает на меня рукой. Те смеются, согласно кивают головами, один хлопает деда по плечу.
Скоро вертолет вздрогнул, приподнялся над площадкой и, чуть накренившись, полетел в сторону озера. Под нами проплыла изгородь кораля, сторожка с дымящейся трубой и стоящим у крыльца милиционером, россыпь красноватых бочек. Затем открылось озеро. Чистое и ровное, словно занесенное снегом поле. Посередине озера стоял олень и, задрав голову, внимательно глядел на вертолет. Видно, как вокруг него схватываются поднятые винтами вертолета змейки снега. Был ли это пестрый мулхан, у которого приехавшие на забой бичи отрезали язык, или другой, сбежавший из кораля, олень — сверху я разобрать не мог…
