Экает новорожденный олененок-энкен, а хоркает его мама — оленуха-важенка. Значит стадо где-то неподалеку. Теперь, главное, его не вспугнуть. Бригадир Коля рассказывал, что ночью олени могут испугаться даже самих себя, особенно, если лягут на отдых слишком плотно. Крикнет спросонья спрятавшийся среди кочек олененок-энкен, вскочит на ножки, и тут же на стадо нападает такая паника, словно в него и на самом деде ворвалась волчья стая. «Бывает, на многие километры сами от себя убегают», — говорил бригадир.
За наклоненной лиственницей дорога раздваивается: одна ведет туда, где уже несколько раз отзывались олени, другая отворачивает от нее вправо. Я выбираю вторую. Прежде всего, нужно выйти на поляну, попытаться разглядеть костер или хотя бы, определить, где расположилось на ночь стадо. Потом уже буду решать, куда идти дальше.
Скоро дорожек становится очень много, и я, переходя с одной на другую, все сильнее забираю вправо. Впереди затемнел куст кедрового стланика и открылся длинный совершенно вытаявший бугор. По одну его сторону угадываются силуэты оленей, по другую как будто ничего нет.
Неожиданно рядом шуршит снег, я приседаю и на фоне все еще светлого неба вижу оленей. Они неторопливо движутся к стаду. Вот тебе и раз! Стадо отдыхает, а молодые бычки-корбы гуляют даже в самую глухую ночь.
Наконец выбираюсь из лиственничника и оказываюсь на опушке огромнейшей поляны. Здесь они почти все такие. За спиной лиственничник, впереди, примерно, в полукилометре — еще лиственничник, а вправо или влево можно пройти километров пятнадцать и ничего кроме озер да кочек не встретить. Одним словом — лесотундра.
Костра все еще не видно. По-прежнему испуганно экают оленята-энкены и их блеянию вторит хорканье важенок.
Неожиданно за спиной звякает колокольчик. Поворачиваюсь и вижу рядом с собою комолого оленя. Это пряговый олень-туркиданка. Я уже познакомился с ним. Вчера он подходил к самому костру, требовал угощения и после каждой щепотки соли потешно тряс головой.
— Балдеет! — смеялся Толик и предлагал оленю зажевать соль сигаретным окурком. Олень съедал и окурок. Правда, после него головой уже не тряс.
Копаюсь в карманах, но ничего кроме ножа, спичек да огрызка карандаша не нахожу.
— Извини, друг, — развожу руками перед стоящим в ожидании подачки оленем. — Забыл прихватить угощение. Давай, стукни меня лбом или хотя бы лягни.
Олень внимательно слушает, трясет головой, и мы вместе отправляемся на поиски пастухов. В том, что встречу их, нет никакого сомнения, но вот где и когда — не имею представления. Ведь стадо растянулось вдоль поляны километра на два, если не больше. Главное, во время поисков не влезть в самую гущу оленей и не устроить переполох.
Теперь я могу даже разглядеть их. Одни олени лежат, другие стоят, настороженно повернув головы в мою сторону. Наверное, сопровождающий меня туркиданка действует на них успокаивающе, поэтому никакой паники от моего появления не возникает.
Впереди прошествовала еще одна возвращающаяся из ночных похождений цепочка оленей. В компании с комолыми в эту пору корбами держатся три украшенные ветвистыми рогами важенки и олененок. Они прошли совсем близко, остановились у края стада, и принялись укладываться на отдых.
Огибаю покрытый кедровым стлаником бугор, пересекаю замерзшее озеро и вдруг замечаю два человеческих силуэта. Пастухи! Они тоже увидели меня и идут навстречу. Вот один остановился, поднял бинокль и навел его в мою сторону. Это наверняка Толик. Скоро он и в кружку с чаем будет смотреть через бинокль. Окликаю пастухов и приветственно машу рукой:
— Не боись! Свои!
Подошли и в полном недоумении уставились на меня. Впереди Абрам, из-за его плеча выглядывает Толик.
— Что случилось? Как ты здесь оказался? — в голосах тревога.
— Ничего. Всё нормально. Валялся-валялся в яранге на шкурах, потом оделся и к вам, — говорю с самым безразличным видом, хотя внутри все так и поет.
— Один?!
— А что здесь такого? Да вы не волнуйтесь. Я бабе Мамме все сказал. Она в курсе.
— Но как же ты нас нашел? Мы-то от прежнего места ушли километров на пять, — не переставал удивляться Толик.
— Обыкновенно. По следам. Я даже твои сапоги угадал. Они у тебя новые, а у Абрама каблуки подрезанные. Совсем недавно подрезал, даже заусеницы не стерлись. Вы оленей через лиственничник толкали и натоптали больше, чем все олени вместе.
Толик хмыкает, а Абрам стискивает мне руку и торжественно, наверное, чтобы слышали все олени, произносит:
— Вот теперь я верю, что ты не чечако. Честное слово, верю!
Чтобы не выдать своего ликования, пытаюсь увести разговор в сторону:
— А остальные пастухи где?
— Там, у сопок, — показывает Абрам куда-то в ночь. — Элит стадо от Туромчи сдерживает. Сейчас к нему пойдем. Чаю, наверное, очень хочешь?
Я согласно киваю, и только хотел попросить у них соли, чтобы угостить все еще державшегося за моей спиной туркиданку, как вдруг до нас донесся тяжелый гул. Впечатление такое, будто неподалеку идет поезд: «Ту-тук! Ту-тук! Ту-тук! Ту-тук!..» Сначала я так и подумал, совершенно выпустив из виду, что ближняя железная дорога дальше, чем в двух тысячах километров. Стою, гляжу на насторожившихся пастухов и слушаю накатывающийся из темноты грохот.
— Олени сюда бегут! — крикнул Толик. — Их кто-то гонит!
Пастухи припали к биноклям, стараясь разглядеть в ночи причину панического бегства оленей. Я не видел самих оленей, только какие-то тени неслись мимо белеющего неподалеку снежника и исчезали в темноте. Хорканье важенок и быков-корбов, блеяние малышей-энкенов, топот тысяч копыт заполонил всю долину от сопок до Туромчи.
Неожиданно поток бегущих оленей повернул в нашу сторону и замелькал рядом. Теперь были видны их рога, вскинутые головы и вытянутые во всю длину шеи.
Чтобы не оказаться под копытами напуганных животных, мы отпрянули в сторону, но в это мгновенье поток мчащихся оленей закончился, словно оборвался, и мы увидели медведя. Тяжелым черным комом катился он в каком-то десятке метров от нас, разбрызгивая во все стороны отставших от важенок энкенов.
— Да он мне всех оленей так разгонит, что я потом их за неделю не соберу! — закричал Абрам. — Толик, дай быстро топор, я ему покажу! — Он торопливо выдернул топор из петельки на Толиковом рюкзаке и изо всех ног помчался за медведем. Следом с палкой в руках кинулся Толик. Я всего лишь мгновенье смотрел вслед пастухам, затем сломал подвернувшуюся под руку сухую лиственничку и побежал за ними.
То ли у меня вдруг обострилось зрение, то ли на самом деле стало светлее, но теперь я мог разглядеть и медведя, и оленей, и далеко отставших от них пастухов, хотя сам был от Абрама с Толиком в доброй сотне шагов. Вот олени достигли заросшего кедровым стлаником бугра, свернули за него и скоро показались справа от меня. До сих пор не знаю почему, но я вдруг бросился им наперерез. Может, хотел возвратить стадо на прежнее место, а может, просто чуть придержать. Наверно мне слишком уж запали слова Абрама: «Я их и за неделю не соберу!»
В несколько прыжков я домчался до передних оленей и замахнулся на них лиственничкой. Но они совершенно меня не испугались. Наверно понимали, что бегущий сзади медведь намного опасней, а может, поток оленей был слишком стремительным и плотным. Отвернуть в сторону не было никакой возможности. Они неслись рядом, некоторые стали проскакивать за моей спиной, и скоро я оказался как бы на островке обтекающего меня с обеих сторон живого потока. Через какое-то время из-за бугра выскочила последняя группа оленей, и тут я увидел медведя. Впереди, слева, справа и даже сзади него мелькали отставшие от важенок энкены. Почему медведь не схватил до сих пор ни одного из них, я даже не представляю. Или он успел передавить добрый десяток оленят и никак не может угомониться.
