здесь за шарлатанство. Это грозило бы опять тюрьмой.
Еще в Мурманске, благодаря жене Марии, которая упорно с ним занималась, Павел поступил в технологический институт и, окончив его, получил диплом инженера-строителя. Конечно, при необходимости, он лечил себя, жену и детей. А также друзей, — которые умели молчать.
Сын Павла Дмитриевича родился в 1956 году. Его звали Валерий. Валерий Павлович Левин. Это был мой отец.
Эолли замолчала, глаза ее сделались грустными.
— Маму он встретил в 79-м. А я родилась в 80-м… Осенью прошлого года мы попали в автомобильную катастрофу. Родители умерли, а я осталась жива. Я долго не могла залечить душевную травму, а однажды решила уехать, куда глаза глядят… В поезде встретила тебя… Ты поддержал меня в трудную минуту, приютил у себя, а потом сделал предложение стать твоей женой. Я согласилась… Вот и все.
Я смотрел на Эолли и пытался переварить в голове ее рассказ.
— А дедушка твой, Павел Дмитриевич, он жив? — спросил я.
— Не знаю, — проговорила тихо Эолли. — Понять не могу, что со мной… Ясности нет в голове…
— Твоему дедушке сейчас должно быть 83, - сказал я с уверенностью.
— Да, — качнула головой Эолли, помолчала с минуту, затем неожиданно задала вопрос. — Ты помнишь поезд, где мы с тобой познакомились?
— Поезд?.. Нет, а ты?
— Это был скорый 'Москва — Владивосток'. Вагон седьмой, плацкартный. У меня было место десятое — верхняя полка, у тебя — девятое, внизу. Ты потом предложил мне поменяться местами и полез на верхнюю полку. Благородный поступок с твоей стороны.
— Гм…
— Мы ехали долго и всю дорогу беседовали. Поскольку денег у меня хватило только на билет, я решила, как говорится, туго затянуть пояс. Но ты видел, что я на мели и на каждой станции выходил и что- нибудь вкусное покупал для меня. Когда мы подъезжали к Иркутску, ты знал обо мне почти все. Я не представляла, зачем я еду во Владивосток, там у меня никого, ни родных, ни друзей. И ты тоже не знал, зачем ты едешь в этот город. Поэтому, не сговариваясь, мы с тобой сошли на станции Иркутска.
— Да…
— Мы сразу отправились в гостиницу. Я чувствовала, что ты человек искренний, поверила еще в поезде. В ту ночь мы с тобой спали в одном номере, ты стал в моей жизни первым мужчиной.
— Гм…
— Я ни о чем тогда не пожалела. И сейчас не жалею…
Эолли замолчала, погладила рукав кофты.
— Через два дня мы вновь сели в поезд, но идущий назад, в Москву.
— Вон, какое дело… — проговорил я и задумался.
— Мне по душе светлые тона, зеленоватые, голубые, сиреневые, — сказала Эолли. — А папа, например, обожал красные и черные цвета. Он всегда носил черные брюки и красную рубашку, а зимой черное пальто и красный шарф. Он очень интересовался культурой Китая, говорил, что там красный цвет означает доброту и отвагу, черный — честность. А твой любимый цвет какой?
— Не знаю. Вообще-то мне все равно, какого цвета одежду носить.
— Куртка у тебя серая, свитер — оранжевый, брюки — черные, рубашки — в зеленую клеточку, спортивные шаровары — коричневые, банный халат — синий.
— Точно, — согласился я. — Вся палитра художника!
— Ты, наверное, сейчас в поиске своего цвета. Но со временем у тебя появится предпочтение, и ты определишься. А вот в Японии, — я читала в журнале, — очень своеобразная символика цвета. Там многое зависит от формы тонового изображения. Как тебе такое толкование одежды девушки с синим зонтиком в руке: 'Хотела бы познакомиться с иностранным моряком и немного развлечься.' Правда, интересно?
— Ага.
— Ну, я пойду, повешу в шкаф свои наряды.
Эолли ушла к себе.
А я отправился в ванную, ополоснул лицо холодной водой. Затем на кухне поставил кипятить чайник. Итак, что я должен был думать обо всем том, что поведала мне Эолли? Как мне следовало относиться к происходящему?
У Эолли был свой мир, неведомый и таинственный.
Интересно, что за мужчина сопровождал ее в поезде? И с кем она проводила ночи в гостинице Иркутска?
Я, похоже, ревновал Эолли к тому незнакомцу. Ну и дела!
Из головы моей не выходил ее дедушка — Павел Дмитриевич.
Я даже чуть было не поднял трубку, чтобы позвонить в Малаховку Ене Черсуевне и спросить ее: не учился ли с нею в той школе медицинской, в Америке, человек по имени Павел Левин? И не был ли он в составе той группы, прибывшей через Европу в Москву?
'Спокойно, — сказал я себе, — не суетись'.
Я заварил кофе, налил Эолли и себе. Сделал сэндвичи, тоже на двоих — вдруг у девушки проснется аппетит? Налил еще для нее и полную кружку воды. После чего позвал Эолли к столу.
Она смотрела, как я уплетаю пищу, и некоторое время молчала, как если бы прислушивалась к себе, к тем невидимым импульсам, идущим из глубины сознания. Затем взяла в руки свою долю сэндвича, оглядела его со всех сторон и откусила кусочек. Пожевала медленно и проглотила. Сделала глоток кофе. И так продолжала, пока совсем не уничтожила солидный сэндвич.
— Вкусная штука, — сказала Эолли.
— Значит, понравилось?
— Понравилось. Это ужин?
— Нет. Поздний обед. На ужин я тебе приготовлю что-нибудь существенное.
— Нет, я приготовлю. Ты купил мясо?
— Да, оно в холодильнике.
— Что тебе сварить?
— Все равно, что. Я не привередлив к еде.
— Ладно. А когда ты поведешь меня гулять?
— Гулять?..
— Я так долго не выходила на улицу.
— Гм… В любое время. Хоть сейчас. Хочешь?
— Хочу.
— Что ж… Тогда будем собираться?
— Будем собираться. А куда пойдем?
— Покатаемся по городу.
— На твоей машине?..
— Если тебе не понравится, мы можем просто пройтись.
— До сих пор перед моими глазами та жуткая авария, когда родители…
— Решено — мы гуляем в парке.
— Нет. Поедем. Я должна преодолеть страх.
Эолли надела спортивные шаровары, зеленый свитер, шапочку и куртку, на ноги натянула теплые сапожки. Я же не стал переодеваться, только поверх пуловера надел свою серую повседневную куртку.
Перед тем, как выйти, я снова придирчиво оглядел девушку. Эолли мне подмигнула.
— Не бойся, — сказала она. — Все будет в порядке!
Я не знал, как Эолли встретит улицу, не станет ли ей плохо, когда она увидит большое скопление людей и автомобили на дорогах? Ведь по большому счету, девушка впервые ступала в мир людей. Но мои опасения оказались напрасными. Эолли не была напугана или встревожена увиденным, она молча сидела рядом со мной в машине и с любопытством выглядывала наружу.
Я повез ее через центр по Тверской, мимо памятника Пушкину, выехал на Охотный ряд, поехал мимо
