башке палкой стукнули — я застыл, пораженный. Кровь! Эолли пользовалась ножом и нечаянно порезала палец. И пошла кровь из ранки. Но крови-то в Эолли не должно быть!
Я вернулся к ней. Девушка закинула в кастрюлю мелко нарезанную картошку, помешивала ложкой, затем закрыла крышку и стала вытирать руки полотенцем.
— Через минут двадцать суп будет готов, — улыбнулась она. — Что, проголодался?
Я усадил Эолли на диван, стал внимательно разглядывать ее руки.
— Не беспокойся, совсем не было больно, — сказала она.
— Ты больше нигде не поранила? — спросил я.
— Нет.
— Послушай, Эолли. Отныне ты не должна заходить на кухню, понимаешь?
— Тебе не нравится, как я готовлю?
— Нравится.
— Тогда почему запрещаешь? Потому что я поранилась? А как же другие жены? Они разве не могут поранить себе палец? — Большие глаза ее глядели на меня непонимающе, в них заблестели от обиды слезы.
— Ну, хорошо, — сдался я и обнял ее. — Пусть все остается по-прежнему.
После ужина мы поехали в Химкинский парк, там погуляли на свежем воздухе.
— Почему роли, которые исполняла Вивьен Ли, все трагические? — спросила Эолли. Она, должно быть, вспомнила сейчас фильмы, которые мы с ней смотрели в кинотеатре. — Означает ли это, что и в жизни она была несчастна?
— Не знаю, — признался я. — Кажется, у нее было много поклонников.
Мы шагали по дорожке парка, держась за руки, и никто из прохожих, попадавшихся нам навстречу, не обращал внимания на Эолли. Никто из них и не догадывался, что девушка, идущая рядом со мной — кукла. И сам я теперь сомневался в этом. Нет, говорил я, никакая она не кукла. Она — живое создание. Человек! Хотя и со своими загадками, оттого немного странная. А у кого их нет, загадок? Или, все-таки, я причастен к ее появлению? Скажи я об этом кому-то из друзей — Тане или Грише Сомову, — они меня на смех подняли бы. И, правда, как бы я это доказал? У Эолли была плоть, не отличимая от человеческой, по ее жилам текла кровь. Только рентгеновские лучи могли бы обнаружить в ней металлический скелет и чипы, встроенные в голове.
Меня одолевали противоречивые чувства. С одной стороны я радовался своему изобретению, что результат превзошел мои ожидания, но с другой — я ощущал в душе дискомфорт, в мое сердце вселилась тревога за Эолли — что будет с ней дальше?!
Ночью я долго не мог уснуть.
Затем мысли мои переключились к Веронике. Я вспомнил разговор с ней. Во всей этой истории меня больше всего удивила смена настроения девчушки. Интуиция подсказывала мне — что-то тут не так.
В Крошино, когда я курил в беседке Авдеева, мне на сотовый телефон позвонила из Твери Нина Сергеевна Левина.
— Извините за беспокойство, — сказала она. — Я по поручению свекра. Павел Дмитриевич просил поблагодарить вас за все. Ене Черсуевна сейчас гостит у него на даче, за ней ездил сын Костя.
— Не стоит благодарностей, — сказал я. — Как дела у Кости?
— Спасибо, хорошо. Его неожиданно выпустили из КПЗ, правда, заставили заплатить небольшой штраф. А могло быть гораздо хуже. Сын обещал стать другим.
— Ну и прекрасно!
— Я должна извиниться перед вами.
— За что?
— Может, в прошлый раз я не так вела себя, наговорила лишнее…
— Что вы?! Не волнуйтесь, все в порядке.
— Будете в Твери — заходите.
— Спасибо!
— До свиданья!
— До свиданья!
На крыльце особняка показалась Вероника, она пошла в мою сторону. Войдя в беседку, села напротив, достала из кармана халата пачку сигарет, зажигалку.
— И что ты решил? — спросила она, закуривая.
— Ты о чем?
— О том же.
— Не знаю… Гляди, какой день сегодня?! Солнце, свежий ветерок! О чем еще думать?!
Вероника молча смотрела на меня в упор. Предо мной была уже другая девчушка, решительная и нетерпеливая, вся — сгусток нервов. Прямо как бык перед красным полотнищем. И с волосами она что-то сделала, вместо красивой косы теперь была короткая стрижка. Отрезала косу. Вчера еще была коса, а сегодня — нет.
— Глупец! — проговорила она с яростью. Сделала несколько затяжек, кинула сигарету прямо на деревянный настил беседки и ушла. Я поднял дымящийся окурок и переправил его в урну.
В половине первого она позвонила, позвала кушать.
Вероника приготовила солянку и жаркое с куриными крылышками. Она смотрела, как я поглощаю еду, затем уселась неподалеку и сказала:
— Мне велено тебя кормить. Только не думай, что ты меня интересуешь.
— Не думаю, — ответил я. — А готовишь ты прилично. Твой будущий муж очень обрадуется.
— Не твоя забота.
Покончив с едой, я принялся за чай. Положил пакетик в чашку, налил из чайника кипяток, подождал, пока прозрачность воды не загустела темно-красной золотистостью, вынул пакет, положил ложку сахару, стал размешивать. Девушка молча наблюдала за моими действиями.
— А кто тебе готовит дома? — полюбопытствовала она.
— Сам и готовлю, — сказал я. Упоминать ей об Эолли мне не хотелось.
— Значит, не женатый?
— Да, не женатый.
— А сколько тебе лет?
— Тридцать.
— Вроде бы пора жениться.
— Ага. Да вот некогда.
— Порнографией увлекаешься?
— Что-что?!
— Хочешь сказать, что морально устойчив?
— Гм… Каждый мужчина хоть раз в жизни да листает порнографический журнал, но чтобы увлекаться… Других дел полно.
— Разве порнография не может быть хобби? Как, например, собирание марок, коллекционирование самоваров, утюгов и морских галек?
— Гм…
— Я увлекаюсь порнографией. Что скажешь?
— Ты вполне взрослая, Вероника. Занимайся, чем нравится. За это, по-моему, не сажают в тюрьму.
— Пошли! Покажу кое-что.
Девушка повела меня наверх, на второй этаж и там, в большой комнате я увидел уйму цветных плакатов, наклеенных по стенам, с изображениями обнаженных мужчин и женщин.
— Так это ж не порнография, а эротика, — сказал я. — Художественная фотография и ничего тут непристойного.
— Искусство и пошлость разделяют один шаг? — спросила Вероника.
— Точно.
