— Господи, — не сдержался он и перекрестился, хотя никогда не верил ни в бога, ни в дьявола.
— Это моя правнучка, Лизонька, — проскрипел рядом с ним старческий голос.
Николай даже не шевельнулся. Он и так знал, кому он принадлежит.
— Как же так получилось? Она совсем малышка.
— До своего третьего дня рождения всего три дня не дожила. А уж как она его ждала! Меня попросила куколку подарить, страшненькую какую-то, с кривыми ножками. Очень уж хотелось ей игрушку, как у соседки, Сонечки.
— Купили? — почему-то спросил он.
— А как же! Разве я могла своей любимой девочке отказать. Я бы себя последнего куска хлеба лишила, но ее бы все равно порадовала. Она ж как глазки свои поднимет, как улыбнется, так и душа таит, и сердце будто замирает. Оно у меня никогда так раньше не замирало, даже когда деда своего встретила да полюбила, когда дочку родила и впервые в ее морщинистое личико заглянула. А с ней вот замирало… Я даже боялось иногда, что оно навсегда остановилось, что не заработает больше мой моторчик. Только вот наоборот получилось, ее крошечное сердечко биться перестало.
Несправедливо, ох как несправедливо! Я ведь почти семьдесят лет воздух коптю, уже все в этой жизни видела, все знаю. Почему меня Бог вместо нее не забрал, зачем на земле мучиться оставил? Он же сам закон жизни нарушил! Не должны дети вперед своих родителей в землю ложиться. Чего уж о внуках и правнуках говорить?
Внученька моя, мама Лизонькина, до сих пор оправиться не может. С головкой у нее проблемы, большие. Не верит она, что дочки ее уже нет. Думает, что жива ее Лизонька. Каждое утро в магазин за свежим молочком бегает, чтобы кровинушки своей кашку свеженькую сварить. Разговаривает с ней, сюсюкает. А иногда, видимо, что-то у нее в голове проясняется. Начинает по квартире метаться, на стены прыгать, выть, как волчица. Кричит, плачет, волосы на себе рвет. Потом, словно выключает ее кто, на пол сядет и начинает куклу Лизонькину на руках качать, колыбельную петь. Год почти прошел, а ей только хуже с каждым днем делается. Муж уже подумывает в больницу ее определить, в сумасшедший дом значится.
— Ужасная судьба, — вздохнул Николай. — А что случилось с Лизой? Отчего она…
— Умерла, — продолжила за него старушка фразу, застрявшую у него в горле. — Я уже привыкла, смирилась. Все равно скоро за ней отправляюсь, буду там за ней приглядывать. Одной то ей там тяжело, наверное. Крошечка она еще совсем. А сгубили ее слезки хрустальные.
— Какие слезки? — не понял Николай.
— Болезнь такая есть, коварная очень и редкая. Организм ребенка хрусталики вырабатывает и они внутри нее ходят, бродят, здоровье губят, а в итоге и жизнь отнимают. Мы ведь и не знали, что за недуг ее одолевает. Уже после смерти врач сказал.
— Надо же, — вглядываясь в фотографию, он зябко поежился. — Чего только на свете не бывает. Горе какое ваше семья пережила, страшное.
— Страшнее не бывает, — согласилась с ним бабушка. — Я гляжу, ты опять со свеженьким букетиком пришел. Там еще прежние цветочки не завяли, как живые лежат. Видимо, хорошим человеком твоя мама была.
— Очень, — кивнул он. — Она была очень доброй, спокойной, отзывчивой. Не помню, чтобы она хоть раз меня ругала. Отцу многое прощала, хотя, порой он был очень груб с ней.
— Чего ж так редко на могилку ее наведываешься? — поинтересовалась бабуля. — До этого я тебя здесь ни разу не видела. Могилка заросла совсем, оградка покосилась. Я уж хотела сама ее выправить, да силы уж не те.
— Уезжал я, бабушка, в Москве почти год жил, — пояснил он. — Завтра назад возвращаюсь. Когда вернусь — не знаю. Может быть, больше не приеду. Вы приглядывайте, бабуль, за могилкой, пожалуйста. Вы мне свои координаты оставьте. Я буду вам деньги присылать. Как на кладбище соберетесь, купите цветочки моей маме да Лизоньке своей. От меня. А если оградку поправить надо будет, то людей наймите. Я вам буду столько высылать, что вам на все хватит.
— Ни к чему мне твои деньги, сынок. А за могилкой я и так присмотрю. Мне не трудно. Цветочков полевых наберу, землички подсыплю. Все сделаю, ты не переживай. Только, вот что я тебе скажу. Не гоже матушку одну здесь бросать. Она тосковать по тебе будет. Ей ведь поглядеть на тебя хочется, хоть изредка. Так что, ты приезжай, сынок. Как сможешь, так и приезжай. Дел всех все равно не переделаешь. А мама у тебя одна, другой не было и не будет никогда.
— Приеду, обязательно приеду, — пообещал Николай и, наконец, посмотрел на бабушку.
На этот раз она была закутана в ярко-бордовую шаль, отделанную по краю длинными черными кисточками.
— Нарядилась я сегодня, — словно прочитав его мысли, улыбнулась она. — У Лизоньки сегодня день рождения, четыре годика исполняется. Вот я и решила новый платочек надеть, праздник все таки.
— Я ведь хотел сегодня с вами встретиться, — пристально глядя на нее, заговорил Николай. — Хотел поговорить.
— Знаю, — быстро зыркнула на него бабуля совсем молодыми, ясными глазами, в которых, как ему показалось, читалась насмешка. — Я ждала тебя.
— Ждали? — опешил Николай. — Не понимаю.
— И не поймешь, даже не пытайся. Не верят тебе люди, да? За сумасшедшего принимают? Вот ты и пришел ко мне, чтобы себе самому доказать, что с головой у тебя все в порядке. Правильно говорю?
— Ага, — только и смог выговорить Николай, и, с силой тряхнув головой, спросил: — А вы откуда знаете?
— Я же тебе говорила, что все в этой жизни знаю, все ведаю. Поживешь с мое, и для тебя ничего тайного не останется. Я на перепутье стою, между этой жизнью и той. Недолго мне осталось землю топтать, скоро порхать над ней буду, как птица, легкая и невесомая. На этой грани человеку многое открывается, ранее ему неведомое. Ты подожди меня чуток. Мне с внучкой поговорить нужно. Поздравить ее, подарочек подарить. Иди пока потихоньку к матушке своей. Я скоро подойду.
Николай послушался бабушку. Протиснувшись боком между оградкой и крепким дубом, своей пышной шапкой словно защищавшем последнее Лизонькино пристанище, он побрел по узкой тропинке.
Подойдя к маминой могилке, он опешил. Не поверив своим глазам, зажмурился, потом открыл один глаз, следом второй. На холмике рядом с его розами, лежали совсем свежие кувшинки, на которых до сих пор поблескивали мутноватые капельки воды.
— Что за…, - но договорить он не успел. Рядом вновь раздался знакомый голос.
— Вот те на, — удивилась бабуля. — Берегинька то нас опередила. Вот, девка, вот дает! Откуда ж она кувшинок то приволокла, озера вроде поблизости нет. Хотя, чего ей расстояние. Она за минуту километры преодолеть может.
— Опять вы бабуля со своими берегинями, — возмутился Николай. — В прошлый раз меня рассказами про них так загрузили, что теперь надо мной все нормальные люди смеются. Скажите честно, бабушка, обманули вы меня в прошлый раз, сочинили про дев лесных?
— Зачем мне тебя обманывать? — искренне удивилась бабушка. — Я врать не приучена, грех это великий. А что люди не верят, ты близко к сердцу не бери. Недалекие они все, глупые, порой очевидных вещей не замечают, пытаются все своей наукой объяснить. Окружающий мир видят только наполовину. Почему? Не знаю. Наверное, им так проще жить. Неправильно это, к простоте стремится. Так и помирают они, непросвещенными и невидящими. И не ведают о том, что невидящие в этом мире, в том тоже ничего не разглядят, незрячими в вечность канут.
— Чего это мы не видим то, бабуль? Все вроде очевидно.
— Очевидно, очевидно, — передразнила она и тихонько захихикала. — Ты глаза то пошире раскрой, душу свою на волю выпусти — она тебе все и покажет.
— Хватит! — вскрикнул Николай и отошел от бабушки. — Скажите лучше, сколько вам лет?
— Думаешь, в маразм бабка впала, — вздохнула она и грустно посмотрела на Николая. — Но, ничего, скоро ты и сам все поймешь, все постигнешь. Недолго тебе в неведении ходить осталось. Предупредить тебя только хочу. Что бы с тобой не происходило, какие бы чудеса вокруг не творились, верь сердцу своему, а не разуму. Почаще в душу свою заглядывай, а не по сторонам вертись. Глаза они подвести могут,
