мнению надорванного УАЗа, небось не переломились бы и пешком.
— Ну, спасибо, что предупредил. — Козодоев решительно вошёл в отдел и двинулся наверх по лестнице, навстречу судьбе.
И первым, кого он встретил на командном этаже, был сам подполковник Звонов, спокойный и на диво умиротворённый. Тихо стоял он у приоткрытого окна, задумчиво курил «Беломор» и с видимым удовольствием обозревал торговую суету. Огородники с клубникой, редиской и яблоками «белый налив». Гордый дед с лукошком самых первых лисичек. Горбоносые продавцы чурчхелы и пряной капусты. «Полевая кухня» тётушки Синь, ароматы от которой долетали даже сюда… И никаких нищих с прокажёнными, никаких проповедников Трясины Судьбы. Вместо них сегодня имело место несанкционированное шоу с учёным козлом. Ну да ладно, нет в мире совершенства, против дедушки Григория у милиции козырей не было…
— А, это ты, сынок, — оглянулся Звонов. — Быстро приехал, молодец. Небось уже знаешь, в чём дело?.. Так вот, расколол Худюков эту дамочку Тимофееву, сейчас всё оформляет для передачи дела в суд. Её, оказывается, китайцы подослали, те самые, которым ты насолил. Теперь будем привлекать за клевету. Пусть посидит, подумает. Годика этак три…
На Козодоева он смотрел как любящий отец на доброго, все надежды оправдавшего сына. Теперь можно и о папахе помечтать,[185] а главное — сидеть себе спокойно, без ненужных головных болей. Лечить компьютерный вирус, заразивший монитор. За такого сына да не заступиться? Бросить в беде?..
— Да уж, товарищ подполковник, Худюков кого угодно расколет, — вежливо кивнул Козодоев, но почему-то совсем не обрадовался, что-то царапало, мешало. — Эта Тимофеева, она хоть какая? Рыжая, блондинка, брюнетка?
«И что там у неё за пацанка?..»
Ему некстати вспомнилась Люська, последняя питерская подружка, не потянувшая на декабристку. От неё он, к слову сказать, ни пацана, ни пацанки так и не допросился.
— А ты сам пойди посмотри, — посоветовал подполковник и сморщился, будто хлебнул без закуски. — Давай иди к Худюкову, и доводите дело до ума. Состав преступления имеется, признательные показания тоже. Пиши заяву на привлечение, и сто двадцать девятая у нас в кармане.[186] Чтоб другим неповадно было. Давай, давай. А я пойду с компьютером разбираться.
— Есть довести дело до ума, — шаркнул кедом по линолеуму Козодоев и вскоре уже открывал дверь в нору Худюкова, расположенную поблизости. — Привет.
Кабинет действительно напоминал нору — узкий, темноватый, вытянутый. На шкафу лежали сломанные стулья, занавески выцвели так, что и не вдруг разберёшь, какими были «при жизни»… Зато письменный стол был что надо. Огромный, похожий на рояль, с крупной инвентарной бляхой на глянцевом боку. За ним, в кресле, сделанном из сиденья от «Жигулей», дописывал бумаги хозяин кабинета. На стуле против.
Худюкова, сгорбившись и закрывая руками лицо, горько плакала женщина. К её плечу, словно силясь защитить, прижималась — действительно пацанка: белобрысая и курносая, в конопушках, лет пяти-шести. Волосы девочки были стянуты разноцветными резинками в этакие весёлые хвостики. Она оглянулась на скрип открывшейся двери и посмотрела на Козодоева ярко-голубыми глазами. Что-то в их взгляде показалось ему странным, но что именно, сформулировать он не успел.
— А, привет насильникам и развратникам, — оторвался от бумаг Худюков. — Вот, знакомься, Владимир Сергеич, прошу любить и жаловать. Твоя преступная страсть Алёна Дмитриевна, собственной персоной. А это Ксюха, плод твоей…
— Не смей меня Ксюхой называть, — неожиданно обиделась пацанка. — Я Ксения Владимировна Тимофеева, мамина дочка.
«Владимировна», — толкнуло Козодоева, и стало тоскливо. Голосок у девчушки был тоненький, но звонкий, как у какого-то смешного персонажа из мультфильма.
— Эх, Ксения Владимировна, — вздохнул Худюков. — Ты бы, вообще-то, не заносилась, а то пока твоя мама…
Он не произнёс слов «приют», «срок» и «тюрьма», но они горели в воздухе, как Валтасаровы письмена.
— Слышь, Эдик, иди-ка ты покури, устал небось, — перебил Козодоев. — Дай я пока с материалами ознакомлюсь… — Дождался, пока Худюков выйдет в коридор, взял стул, поставил и сел против обманщицы и клеветницы. — Ну, здравствуйте, что ли, Алёна Дмитриевна… Поговорим? Как взрослые люди? Что, как, откуда, зачем? А главное — почему?
Странно, он был по-прежнему далёк от каких-то мстительных чувств. Может, просто потому, что её так быстро вывели на чистую воду и она не успела как следует отравить ему жизнь?.. А смотрел Козодоев не на мать, а на дочь, в ярко-голубые, широко открытые, невидящие глаза.
— А что тут рассказывать… там все написано. — Гражданка Тимофеева отняла ладони от лица. Лицо было довольно миловидное, только красное и опухшее от слёз, а в голосе звучала обречённость. — Вы что с этим очкастым, как в том кино?.. Хороший полицейский, плохой полицейский… — Она порывисто всхлипнула, но всё же решилась и прямо посмотрела на Козодоева. Глаза у неё были дочкины. — А тюрьмой с приютом нас нечего пугать. Мы уже всё видели… Пуганые…
История оказалась простой и привычной, таких на нашей правовой и демократической родине тысячи.
…Чечня, бомбёжки, погибший муж. Отчаяние, дальняя дорога в коренную Россию. Где, как выяснилось, женщину с маленькой дочерью на руках никто особо не ждал. Вроде бы власти кого-то принимали и поддерживали, но осиротевшей семье Тимофеевых не перепало ни единой копейки, ни одного квадратного метра. Наконец Господь смилостивился: в очередном поезде Алёна познакомилась с доброй старушкой и вместе с ней приехала в Тихвин. Казалось, жизнь стала потихоньку налаживаться. Алёна вела дом и хозяйство, ухаживала за постепенно впадавшей в немощь бабуленькой, а Ксюха, выучившись ходить, отправилась в специализированный садик.
Уже подумывали о школе, но тут бабушка Александра Андреевна умерла. Из Москвы приехали наследники и мигом продали домик, в котором при бабкиной жизни не появлялись годами.
— Вы видели когда-нибудь, какое у голодного ребёнка лицо? — Алёна Дмитриевна говорила тихо, ровным голосом, и Козодоеву было страшно. — Не по телевизору в передаче «Проблемы Африки», а у своего, родимого… который и света-то белого не видит… Который тебя ещё пытается утешать… Не дай вам Бог… Тут не то что метлой махать — и на панель отправишься, и ещё что похуже придумаешь… И вот подходит этот толстый, на чукчу из анекдота похожий, и с ходу предлагает мне вариант… Такой, что два бабулиных домика можно сразу купить… Рассказывает, как вы жизнь ему поломали, кило героина подсунули. И вот он, отсидев, квартиру продал, чтобы вас под монастырь подвести… Ну я и… ну я и… — Алёна Дмитриевна снова закрыла руками лицо. — Простите меня, если можете…
Козодоев успел повидать всяких-разных мошенников и именно благодаря этому понял: она не пыталась разжалобить его. Она говорила правду. Непостижима душа русского человека — Владимиру Сергеевичу вдруг стало стыдно. Просто оттого, что он мог подпереть банный сруб плечом вместо домкрата. Оттого, что чувствовал за собой всю мощь государства, не удосужившегося поддержать слабых и маленьких. Он густо покраснел и мрачно осведомился:
— А что с глазками-то у нас?
Голос прозвучал хрипло.
— Врачи говорят, стресс, — горестно пояснила Алёна Дмитриевна. — У нас ведь там такое творилось…
— Ну вот ещё, и никакой не стресс, — возмутилась Ксюха и как-то очень по-взрослому махнула рукой. — Что они понимают, эти врачи? Просто я увидела дракона, а драконам это очень не нравится. Вот они и заколдовали мне глазки.
Тут отворилась дверь: у Худюкова кончился перекур.
— Ну что, Владимир Сергеич, ознакомился? Заяву написал?
Козодоев поднялся, помолчал и принял решение.
— Ну всё, — сказал он. — Хватит рассиживать, Ксения Владимировна, давайте собирайтесь, пошли. А
