все еще верит, что я буду богатым. А разбогатею я только когда заболею золотухой. (Неудачный юмор — видимо, имеется в виду, что когда у них появится золотишко).
Но главное, он фонтанирует и среди литераторов, многие из которых трясутся над словесными находками, и уж если использовали что-то из моей болтовни, то что говорить про блистательный юмор Шульжика. Его без зазрения совести записывают! А он, широкая натура, как истинный талант посмеивается, и щедро, направо и налево продолжает рассылать остроты, не заботясь об их дальнейшей судьбе. Только однажды проворчал:
— Кто ж за литератором записывает?! Вот олухи!
В самом деле, некоторые совсем спятили — записывают за приятелями прямо за столом. И вообще в ЦДЛ в порядке вещей воровать друг у друга сюжеты, мысли, словесные находки.
Бывает, в домашней компании мы затянем какую-нибудь песню, и на Шульжика нахлынет сентиментальность.
— У меня слуха нет, но давайте споем вот эту… Только начнем тихо… Ой, какие слова! Это Виктор Боков… Ой, а это место!.. — гримаса высокого душевного подъема появляется на его физиономии, из его глаз только что не текут слезы.
Кстати, у его жены Веры прекрасный слух и голос, но в компании она поет редко — ей не дают распеться наши голосистые и настырные подруги.
Недавно Шульжик сказал мне:
— Поздравь меня! Я вступил в Союз художников!.. Швыдкой выделил нам с Эдиком (ясно, с Успенским — с кем же еще?!) полмиллиона долларов на студию мультфильмов. Лужков дал помещение в центре (у Павелецкого вокзала, почти на Садовом кольце). Оформили на меня как мастерскую, чтобы не платить за аренду. Пришлось вступить в Союз художников. Теперь я искусствовед! Теперь прихожу в Союз и говорю: «Когда устроите выставку моих картин?».
Все это он выпалил с иронией, без всякой рисовки доказывая, что самый короткий путь к успеху — это авантюра. Он молодец — умеет на все смотреть со стороны.
«Мастерскую» Шульжик и его сын превратили в прекрасный офис (евроремонт обошелся в сорок тысяч долларов) и теперь выпускаю детские книги немыслимыми тиражами. Да еще заключили с канадской фирмой договор, по которому на всех школьных принадлежностях будут использованы Фунтик и его приятели — это тоже немыслимые тиражи и, естественно, соответственный доход.
Я рад за семейство Шульжиков, ведь они мои закадычные друзья. И знаю точно — сколько бы они не заработали, они все быстро и красиво потратят. Только напрасно они связались с Успенским, ведь рано или поздно с ним непременно разругаются; у них уже какие-то трения из-за денег.
Общаться с Шульжиком всегда интересно и радостно. Когда он звонит: «Давай встретимся», я только спрашиваю: «В котором часу?». «Как скажешь», — слышу в трубке. «Может, в пять?» — говорю. И он сразу: «Хоп!».
Что странно — я видел его, старого проходимца, всяким: веселым и грустным, серьезным и беспечным, видел разъяренным и даже плачущим (в тот день он казался Карлсоном, у которого сломался моторчик — он расставался с подружкой, навсегда улетавшей в Америку), но когда думаю о нем — возникает только смеющаяся физиономия и я слышу:
— Все нормально. Рад тебя видеть!
Иногда добавляет:
— У меня в России только два друга — ты и Мазнин!
Я догадываюсь, то же самое он, хитрованец, говорит своему закадычному дружку Детятеву, но все равно меня распирает от собственного величия.
Что мне особенно нравится в одержимом старикашке Шульжике, так это внешне легкое, чуть небрежное отношение к своему творчеству (понятно, он рисуется, работает на публику, но делает это, гад, мастерски). Большинство детских писателей с невероятной серьезностью (почти благоговейно) говорят о своих работах, можно подумать создают бессмертные вселенские творения. Шульжик смотрит на писательство для детей как на радостное занятие, веселое хобби, которым можно заниматься, когда нет более серьезных дел.
— Все, что мы сделали, — говорит он с долей игривости, — теперь лишь кладбище старых кораблей.
А между тем, его Фунтик никогда не умрет и рано или поздно ему поставят памятник, как одному из лучших литературных героев. Ну, а сам уникальный Шульжик уже при жизни стал исторической фигурой.
Воинствующий литератор
У преданного друга моего Леонида Мезинова на фотографии прямо-таки ослепительная улыбка (он вообще самый улыбчивый из моих дружков). Если кто и умеет заразительно растягивать рот и оглушительно хохотать, так это именно он — зальется так зальется и потом долго отдувается, снимает очки, размазывает умильные слезы. Его смех начинается, как сухое потрескивание велосипедного моторчика, затем переходит в тарахтенье мотоцикла и завершается рокотом трактора. Под напором этих звуков трудно устоять — даже самые мрачные собеседники тоже начинают гоготать; а те, кто до этого собачились, прикусывают язык и на их физиономиях появляются виноватые ухмылки. Но уж если Мезинов злится — прет как грузовик, скрежещет зубами и пуляет матом, словно стучит отбойным молотком. Сильный, горячий, взрывной характер, человек крайностей, он не терпит всякой половинчатости и не ждет, когда судьба его куда-то направит — сам ее направляет; вот только еще не умеет расправляться со временем — годы на его внешность накладывают след.
Отличительная черта Мезинова — он, забросив все свои дела, спешит на выручку к попавшим в беду. Не случайно, художник Леонид Бирюков создав «общество Леонидов» (наподобие «Иосифовичей» Коваля), первым пригласил в него Мезинова. Бирюков сказал:
— Есть метеоритный поток Леониды. В нем крупное небесное тело Мезинов, а уж потом идут Л. Леонов, Л. Ленч…
Я тоже болтался где-то в хвосте этого потока, рядом с инженером Леонидом Доменовым, которого самолично затащил в общество и поручился за него. В «обществе», кроме названия ничего не было — нас связывали выпивки.
Внешне Мезинов — человек скала, мастодонт — плечи развернуты, голова массивная, неподвижная, как у сфинкса, и двигается он медленно, словно давно закован в бронзу. Он всегда гладко выбрит, подтянут, благоухает дезодорантами, ничего лишнего не говорит (о таком мужчине мечтает каждая женщина), но, будучи нервным и вспыльчивым, мгновенно откликается на все события, любой разговор; с ходу нарушает спокойствие компаний; если раскочегарится, становится языкастым, молотит — не остановишь, воздух раскаляется от его говорильни, и бывает, сгоряча принимает непродуманные, судорожные решения. Мезинов гипертоник (уже в сорок лет лежал в больнице), и страдает клаустрофобией.
— Ты не представляешь, что со мной творится, если в метро остановится поезд, — как-то сказал мне. Такая впечатлительная натура.
Мезинов не курит и выпивает в основном по праздникам, главный из которых — встреча с друзьями. Раньше у него этих праздников было с десяток в месяц, теперь — один-два, и часто не с друзьями, а с женщинами. Такой поворот.
Мезинов сын летчика, генерала, Героя Советского Союза, и ему от отца перешла военная выправка, хотя он и не служил в армии. И не только выправка, но и мужественность (внешне он настоящий завоеватель, склепанный из железа), и победоносный дух, и командирский тон — он как бы продолжает дело отца в литературной среде, и не случайно был парторгом Союза писателей. А в юности в пединституте возглавлял студенческое сообщество и тягал штангу, чтобы подчеркнуть и приумножить свою силу. Позднее, работая в НИИ, опять-таки ходил в предводителях (с таким же успехом в то время он стал бы главарем благородных разбойников, вроде Робина Гуда, а в теперешнее воровское время, если бы не
