взыграло от радости — за больную девочку, как он искренне верил. Однако тут не обошлось и без малой толики тщеславия: он хорошо стреляет, а ружьё отличное — и его собственное!
Когда он вернулся, уже совсем смерклось, и родителей он застал в большом волнении.
— Индеец говорит, что не брайт Аннету на ночь в дом! Как можно девочке спайт снаружи, как собаке, как негр… как бродяга? Это нехорошо, это плохо! — Бедный толстый Хендрик совсем растерялся.
— Хендрик, ты думаешь, ночью воздух порчу наводит?
— Ах, я не знайт, что думайт!
— Зато Куонеб знает, что надо делать.
— Так!
— Ну и не мешай ему. Либо он, либо я лягу у входа, и она отлично проспит до утра.
Рольф с дрожью вспомнил жирных рыжих клопов, поджидающих Аннету в доме. Но как ни доверял Рольф врачебным познаниям Куонеба, своей матери он доверял больше и решил дать Аннете хинной настойки, но прямо вмешиваться в лечение опасался. В конце концов он придумал уловку:
— Уже прохладно. Я повешу над её постелью полог из этой сетки.
— Ак! Это хорошо. — Однако индеец остался сидеть, где сидел.
— Ты пошёл бы отдохнуть, Куонеб, я с ней посижу.
— Скоро я дам ей ещё целительного снадобья.
Этот ответ Рольфа не устраивал, и он тут же придумал другой ход:
— Может, ты сваришь ей рябчика? А то я рукой угодил в сумах, а он ядовитый…
— Ах, давайт мне! Я варийт! — И толстуха Марта, уложив младенца в колыбель, переваливаясь, пошла варить бульон из рябчика.
«Опять не повезло!» — подумал Рольф, но тут же в голову ему пришла новая мысль. Он пощупал кружку с настоем змеиного корня. Она была ещё тёплой.
— Ты даёшь ей настой горячим или холодным, Куонеб?
— Горячим!
— Так я схожу подогрею!
Он ускользнул с кружкой, весело подумав: «Раз Куонеб помешал мне дать ей настой этой коры, так сам её им напоит!»
В полумраке кухни он незаметно влил в кружку четверть пузырька, подогрел настой и отнёс в палатку. Индеец сам напоил больную лекарством.
Услышав, что он собирается спать у входа в палатку, Аннета позвала слабеньким голоском:
— Мама! Мама! — И шепнула матери на ухо: — Пусть Рольф!
Рольф расстелил одеяло возле пихтовой постели и продремал всю ночь. Раза два он, услышав, что девочка пошевелилась, вставал взглянуть, что с ней, но она не просыпалась. Он поправлял прозрачный полог и снова ложился.
Утром с первого взгляда стало ясно, что больной много лучше. Во-первых, она попросила есть, и рябчик пришёлся как нельзя кстати. Змеиный корень с хиной отлично сделали своё дело, и здоровье возвращалось к ней с каждым днём. Марте не терпелось забрать дочку в дом. Девочка должна спать в своей постели, а не под открытым небом. Ну а клопы — неизбежное зло.
Однако Рольф не мог с этим согласиться. Он знал, что посоветовала бы и как поступила бы его мать, а потому снова отправился в лавку и вернулся с вонючей жидкостью, которая в те времена называлась «каменным маслом», а была просто неочищенной нефтью. Когда все щели в кровати и стенах были щедро промазаны нефтью, владычеству клопов пришёл конец, хотя, правда, совсем они не исчезли.
Куонеб в благодарность за радушный приём поработал на ферме, но через неделю в нём опять заговорило желание перемен.
— У нас достаточно денег, Нибовака, зачем нам оставаться тут?
Рольф вытаскивал из колодца бадью с водой. Он поставил её на край сруба, заглянул в колодец и ответил:
— Не знаю.
На самом же деле его удерживало на ферме ощущение, что он тут среди своих, и, как выяснилось, та же потребность гнала Куонеба дальше.
— Я слышал, — сказал он, — что люди моего племени всё ещё живут в Канаде, за Роусис-Пойнтом. Я повидаю их и вернусь в Багряном месяце (в августе).
У соседнего фермера нашлось маленькое каноэ, в погожее утро Скукум устроился на носу, и Куонеб отправился в стодвадцатимильное путешествие по тихим водам озёр Джордж и Шамплейн.
Скоро каноэ превратилось в тёмное пятнышко, потом можно было различить только лопасть посверкивающего на солнце весла, а затем всё заслонил мысок.
Уже на следующий день Рольф пожалел, что не поехал с Куонебом. Настоящая помощь на ферме могла понадобиться только через месяц. То есть не бесплатная. И хотя несколько дней Рольф мог помогать по-дружески, отплачивая за гостеприимство, долго такое положение ни его, ни толстого Хендрика устроить не могло.
Но уехать, не подарив Аннете заветного платья, он никак не мог. Она уже совсем выздоровела, и в первое тихое утро Рольф повёз её в каноэ через озеро. Родители отпустили девочку скрепя сердце. Но сами отлучиться с фермы они не могли, а Аннета сияла такой радостью, предвкушая великое событие: она сама, как взрослая, выберет материю себе на платье!
Правда, к этой радости примешивалось какое-то другое чувство, не совсем детское, но Рольф был слишком юн, чтобы обратить внимание на то, как она розовеет, когда смеётся, как поддразнивает своего «старшего братца» и как командует им по пустякам.
— Расскажи мне ещё чего-нибудь про твоего Робинзона Крузо, — потребовала Аннета, едва каноэ отплыло от берега, и с большим интересом слушала эту старинную и бессмертную историю, хотя возражала против подробностей, которые не вязались с жизнью на ферме у озера Джордж. — А где была его жена? Ну какое же это хозяйство без кур? Сушёный виноград — это, наверное, вкусно, только кто же ест козлятину? Свинина куда лучше! — И прочее в том же духе.
Рольф, конечно, горячо вступался за Робинзона Крузо, но растерялся и немножко обиделся за своего друга, когда девочка назвала Куонеба его Пятницей.
Им было строго-настрого велено пригласить с собой в лавку миссис Каллан и уж во всяком случае попросить тележку и лошадь. Ни миссис Каллан, ни тележки дома не оказалось, но фермер мог одолжить им вторую лошадь. И вот Аннета отправилась дальше, гордо восседая на трёх сложенных одеялах и без умолку болтая, а Рольф шёл рядом и отвечал ей серьёзно и снисходительно, как старший, почти взрослый брат маленькой сестрёнке. Так они одолели пятимильный водораздел и добрались до лавки Уоррена. Сияя радостным возбуждением, но немножко робея, Аннета выложила на прилавок свою куницу, получила за неё пять долларов и приступила к решению сложнейшей задачи — к выбору своего первого платья из настоящего, совершенно нового цветастого ситца! Рольф должен был признать, что счастье, которое доставило ему новое ружьё, совершенно бледнело в сравнении с безграничным, невыразимым и ошеломляющим блаженством, которое испытывает девочка, впервые сама решая, какой ситец ей больше пойдёт.
— Правда, красиво?
Но слова бессильны воздать должное золотым пшеничным снопикам, щедро разбросанным среди зелёных и алых маков на ярко-голубом фоне! Нет, только увидев собственными глазами материю, предназначенную на платье Аннеты, вы могли бы оценить её по достоинству. А когда выяснилось, что денег у них хватит ещё и на красный солнечный зонтик, все присутствовавшие при этой сцене порадовались за девочку, а лавочник, поддавшись общему настроению, дал к нему в придачу десяток золотых пуговок из самой лучшей меди!
Уоррен содержал при лавке «харчевню», освобождавшую его от накладного гостеприимства. И в довершение всего Рольф повёл Аннету в это роскошное заведение, и она онемела от благоговейного восторга при виде скатерти на столе и белых фаянсовых тарелок. Но все были с ней очень ласковы.
Уоррен подошёл к какому-то человеку и, видимо продолжая недавно прерванный разговор, сказал:
— Я бы и отправил весь груз в Олбени на этой неделе, только нужен ещё один гребец.
