христианства, отождествлять же христианство с Православием, по его мнению, есть полная бестактность. Следуя дальше за его логикой рассуждения можно вообразить, будто Православие есть всего лишь одна из разновидностей сект, подобная тем же хлыстам, которые едва ли, несмотря на все заверения Эткинда, сыграли хоть даже самую незначительную роль в истории отечественной культуры. Почитаешь подобное, и создается впечатление, что многие наши интеллектуалы проходят обряд инициации у «Федьки в лавочке», прежде чем присесть за конструирование своих шедевров. Без комплексов, тормозов, стереотипов. Прежде ножичком поиграть, топориком помахать и применить все тот же, как бы они ни открещивались, «евклидов ум», дабы смастерить что-нибудь новенькое. Складывается ситуация, удивительным образом напоминающая интеллектуальную жизнь XIX века, именно такой, как ее представили авторы «Вех»: в воздухе доминирует агрессивное отношение к культуре (и не только) страны, отрицается ценность ее культурного наследия, а вера в Бога в русле традиционной религии, без примеси кармического, эзотерического, становится свидетельством дурного тона.
3. В качестве древнейшего примера, позитивно влияющего на развитие «самодеятельной» личности приводится «иудаистская религиозность, талмудизм» (Парамонов). Художественную иллюстрацию чего предприняла Людмила Улицкая в романе «Даниэль Штайн, переводчик».
Еврейство представляет черты передового сознания. В частности, оно выработало защитные реакции, противостоящие любому внешнему диктату. Иудаизм выковывает личности, которые находятся «в солидарном противостоянии тотализирующим структурам государства и монопольной церкви».
В начале прошлого века в обиход был введен термин «контртрадиция», которым оперировал в частности французский мыслитель прошлого века Рене Генон. Это система искусственных имитаций. Причем наиболее мощному удару подвергается именно духовная традиция, в ходе чего создается новая ценностная иерархия. Она внедряется в традицию, разрушая ее. Ложные ценности выдаются за истинные. Высшей аксиологической категорией, к примеру, становится рынок. Место нравственных императивов заполняет требование выполнения его законов. Это как сомнительным образом нажитый капитал, который надо в срочном порядке легитимизировать, а потом с его помощью завоевать все возможные рынки.
В современном искусстве производятся различного рода перформансы, цель которых не только шокировать, но и поколебать устойчивые смыслы. Построение и искусственное выращивание «контртрадиции» — это тоже своего рода перформанс. Как заявила, несколько лет назад на передаче «К барьеру» Мария Арбатова, Библией сегодняшнего времени является декларация прав человека.
Для того же Генона наиболее наглядная иллюстрация контртрадиции или антитрадиции — протестантизм, подменяющий духовное начало «чистым и простым «морализмом»». Протестантизм, который все чаще ставят нам в пример, есть переходный этап, ведущий к полному оттеснению и нивелированию духовного. Это мостик к атеизму, когда вера еще вроде бы и остается, но она лишается своего внутреннего наполнения, души.
«Контртрадиция» нагромождает вокруг Православия всевозможные мифы. Помнится, как-то очередной сокрушительный провал сборной России по футболу некий деятель комментировал по одному из центральных каналов ТВ, что якобы это является прямым следствием православного вероисповедания в стране, которое будто бы нацелено исключительно на поражение, а не на победу.
Не знаю насколько тот же уважаемый эссеист Борис Парамонов является специалистом по культуре Древней Руси, но заявления, наподобие: «Даже до татаро-монгольского завоевания культурная среда в России была не сравнима с той, что существовала в Европе» ничего кроме гомерического смеха не вызывают. «Та питалась от античных корней, а Русь имела в восприемниках одряхлевшую, застойную Византию» — в принципе после такого воспроизведения не самых качественных уроков истории в средней школы эпохи застойных времени и говорить то нечего.
Однако любая аргументация и любые доказательства несостоятельности этих утверждений отскочат как от непроницаемой стены, ведь автор заучил свои мантры и по-другому мир совершенно не готов воспринимать. Все эти высказывания не предназначены для спора, ведь иначе при внимательном рассмотрении все эти безапелляционные воздушные замки растворятся в пыль.
Говорить о Древней Руси, о Средневековье, используя эпитеты «темное время», «эпоха мракобесия», засилье церкви с примесью «религиозного фанатизма», мягко говоря, не верно с исторической точки зрения. Уже князь Владимир строит школы, при Ярославе мудром Киев становится одним из основных мировых центров. Византийская культура через переводческое посредничество хлынула на Русь, где появился культ книги, образованности.
Особо хотелось бы подчеркнуть, что до завоевания крестоносцами Константинополя в 1204 г. уровень развития культуры, науки и образования в Византии значительно превосходил западноевропейский — это общеизвестный факт. Византия — один из путей, через которые на Запад пришли достижения античной культуры.
Однако при всем при этом регулярно производится поверхностное сопоставление отечественной и западноевропейской типов культур, при том, что позиции, по которым ведутся сравнения, могут быть сопоставлены лишь по аналогии, т. е. по вторичным признакам, которые не для всех могут быть очевидны. Так практически всегда выдвигается тезис: древнерусская культура бедна, потому что не знала Ренессанса. При этом никто не говорит о палеологовском Возрождении в Византии, о так называемом втором южнославянским влиянии на Руси, которое было подкреплено всплеском далеко не только богословской мысли.
Не знала русская культура и Реформации. Выходит, что отстала она в двойне? Вот и появляются новые вожди Реформации у нас сейчас, которые сводят всю религию только лишь к протестантской модификации ее. Парамонов пишет: «Реформация — подлинная предпосылка цивилизационного развития — начинается с грамотности, с чтения хотя бы — или тем более — Библии». И при этом подвергается сомнению значение миссии святых солунских братьев Кирилла и Мефодия. А ведь их деятельность, по словам Иоанна Экономцева, «представляла собой первый гигантский шаг в передаче славянам всей суммы знаний, накопленных Византией и полученных ею в наследство от античной цивилизации, в передаче ее исторического опыта, юридических и этических норм, духовных ценностей, художественных идеалов» («Византинизм, Кирилло-Мефодиево наследие и Крещение Руси»). Создатели славянской азбуки, по Парамонову, оказали Руси «медвежью услугу», не научили ее латыни и греческому, соответственно никакой передачи знаний не было. Все просто и понятно.
В принципе, под итог всего этого создается новая историософская гипотеза, сравнимая с широко раскрученными потугами г-на Фоменко. Ничего не говорится о том, что изначально Церковь стала для Руси главной объединяющей централизующей силой. Помимо всего прочего ее историческая миссия состоит в сохранении единства нации.
Ну что ж, как заметила Олеся Николаева в интервью газете «Московские новости» (№ 36 за 2007 год (14.09.2007): «В ХХ веке богоборчество как борьба с Христом становится фундаментальным историческим «заданием» и претендует на статус новой онтологии». В XXI веке эта борьба будет происходить все более ожесточенно, «контртрадиция» набирает силы. В завершение отмечу, что всегда нужно помнить: отказ или реформация Православия — это есть и отказ от национальных черт, полное форматирование национального менталитета. Хотим ли мы этого, большой вопрос.
Суррогаты и аватары
Одно тело хорошо, а несколько альтернативных — еще лучше. Тем более что душа вечна, а телесная оболочка, подобно одежде, быстро изнашивается. Да и непрактично это — привязывать душу к одной временной телесной субстанции, особенно в нашем мире, ориентированном на сверхвозможности и сверхзадачи, с наличием виртуальной реальности и с перспективой открытия новых измерений и миров.
Сразу три нашумевших фильма голливудской киноиндустрии 2009 года, завершающего первое десятилетие нового века, посвящены расширению человеческих возможностей и границ, в первую очередь
