Статья подтолкнула меня к размышлениям об отношении моей страны к миру. Доктрина Монро, впервые изложенная президентом Джеймсом Монро в 1823 г., развитием которой стал «Манифест судьбы», использовалась в 1850-60-х гг. для обоснования специальных прав США на все полушарие, включая право вторжения в любую страну Центральной и Южной Америки, осмелившуюся противостоять политике Соединенных Штатов. Тедди Рузвельт использовал доктрину Монро для оправдания американской интервенции в Доминиканскую республику, Венесуэлу, в ходе «освобождения» Панамы от Колумбии. Вереница последующих американских президентов – Тафт, Вильсон и Франклин Рузвельт – опирались на нее для расширения панамериканских действий вплоть до конца Второй Мировой войны. Для распространения этой концепции на страны всего мира, включая Вьетнам и Индонезию, во второй половине двадцатого столетия Соединенные Штаты воспользовались коммунистической угрозой.
Ныне, казалось, лишь один человек стоял на пути Вашингтона. Я знал, что он не первый – лидеры вроде Кастро и Альенде появились до него – но Торрихос единственный не прибегал к коммунистической идеологии и не утверждал, что его движение является революцией. Он просто говорил, что у Панамы есть собственные права – на суверенитет своего народа над своей землей, водой, разделившей ее надвое – и что эти права столь же естественны, как и права, дарованные Господом Соединенным Штатам.
Торрихос также протестовал против размещения в Зоне Канала Американской Школы и Учебного центра военных действий в тропиках Южного командования США. Многие годы Соединенные Штаты приглашали отпрысков диктаторов и военных правителей всей Латинской Америки обучаться в этих заведениях – самых лучших и наиболее оснащенных во всей Америке за пределами США. Там их обучали навыкам тайных операций и полицейской деятельности наравне с военной тактикой, которую они использовали для борьбы с коммунизмом и защиты своих собственных активов и активов нефтяных корпораций. Они также получали возможность обзавестись связями в высших эшелонах американского руководства
Латиноамериканцы ненавидели эти заведения – за исключением единиц богачей, которым они были нужны. В них, как известно, обучались праворадикальные эскадроны смерти и палачи, насадившие тоталитарные режимы во множестве стран. Торрихос ясно давал понять – он против нахождения этих заведений в границах Панамы – и что он включает Зону Канала в эти границы.
Глядя на мужественного генерала на придорожном плакате и читая надпись ниже его лица – «Идеал Омара – свобода, и не изобретена еще ракета для уничтожения идеалов!» – я почувствовал дрожь в спине. Я понимал, что беды Панамы далеки от завершения в двадцатом веке и что Торрихос живет в трудное и, возможно, даже трагическое время.
Тропический ливень бушевал за ветровым стеклом, светофор сменился на зеленый и водитель посигналил автомобилю впереди нас. Я размышлял о своем собственном положении. Меня послали в Панаму для завершения того, что должно было стать по-настоящему первым всесторонним генеральным планом развития, выполненным MAIN. Этот план позволил бы Всемирному банку, Межамериканскому Банку Развития и USAID обосновать миллиардные инвестиции в энергетику, транспорт и сельское хозяйство этой крошечной и очень важной страны. И конечно же, был средством навсегда повязать Панаму долгами и вернуть ее в положение марионетки.
Пока такси мчалось сквозь ночь, пароксизмы вины душили меня, но я давил их. Чего мне беспокоиться? Я сделал свой выбор на Яве, продал свою душу и теперь имел решающую возможность в своей жизни. Я разом мог стать богатым, знаменитым и влиятельным человеком.
Часть II: 1971-1975
Глава 11. Пираты Зоны Канала
На следующий день панамское правителство предоставило мне гида для знакомства со страной. Его звали Фидель и он мне сразу понравился. Высокий и худой, он очень гордился своей страной. Его пра-прадед сражался вместе с Боливаром в войне за независимость против Испании. Я сказал ему, что Том Пэйн мой родственник, и был очень удивлен тем, что он читал «Здравый смысл» в переводе на испанский. Он говорил по-английски, но когда узнал, что я говорю по-испански очень обрадовался.
«Многие из ваших, прожив здесь много лет, так и не потрудились выучить его», – сказал он.
Фидель вывез меня на шоссе, проходящее через заметно преуспевающий район города, называвшийся Нью-Панама. Когда мы проезжали современные небоскребы из стали и стекла, он заметил, что в Панаме больше международных банков, чем где-либо к югу от Рио-Гранде.
«Нас часто называют Швейцарией обеих Америк, – сообщил он. – У нас задают клиентам очень немного вопросов».
К концу дня, когда солнце опускалось в Тихий океан, мы проезжали по авеню, повторяющему очертания залива. Длинный ряд судов стоял здесь на якоре. Я спросил у Фиделя, нет ли проблем с Каналом.
«Здесь всегда так, – засмеялся он. – Они ждут своей очереди. Половина из них идет в Японию или оттуда. Даже больше, чем из Соединенных Штатов».
Я признался, что это для меня новость.
«Я не удивлен, – ответил он. – североамериканцы мало что знают об остальном мире».
Мы остановились в красивом парке, где бугенвилеи обвивали древние руины. Надпись гласила, что это остатки форта, защищавшего город от пиратских набегов англичан. Рядом устраивалась для вечернего пикника какая-то семья: отец, мать, сын и дочь, а еще старик, дед, как я полагаю. Я почувствовал внезапно тоску по покою, который, казалось, окутывал этих пятерых людей. Когда мы миновали их, они улыбнулись, помахали нам рукой и приветствовали по-английски. Я спросил их, не туристы ли они. Мужчина подошел к нам.
«Я из третьего поколения, проживающего в Зоне Канала, – гордо объяснил он. – Мой дед приехал сюда через три года после того, как Канал был построен. Он управлял одним из „мулов“, т.е. тракторов, которые тащили суда через шлюзы». Он показал на старика, помогавшего детям устанавливать стол для пикника: «Мой отец был инженером и я пошел по его стопам».
Женщина взялась помогать тестю и детям. Далеко за ними солнце опускалось в синюю воду. Это была идиллическая сцена, напоминавшая полотна Моне. Я спросил мужчину, не являются ли они американскими гражданами.
Он посмотрел на меня с удивлением: «Конечно, ведь Зона Канала – территория Соединенных Штатов». К отцу подбежал мальчик, чтобы сказать, что ужин готов.
«Ваш сын будет четвертым поколением?»
Мужчина молитвенно сложил руки и воздел их к небу:
«Я молю Бога каждый день, чтобы у него была такая возможность. Жизнь в Зоне – прекрасная вещь». Затем он опустил руки и посмотрел на Фиделя: «Я надеюсь, что мы сможем продержаться еще пятьдесят лет. Этот деспот Торрихос гонит большую волну. Он очень опасный человек».
Внезапная злость охватила меня и я сказал ему по-испански: «Adios. Я надеюсь, вы и ваша семья прекрасно проведете здесь время и многое узнаете о культуре Панамы».
В его взгляде читалось отращение. «Я не говорю на их языке», – отрезал он. Затем он резко повернулся и пошел назад к своей семье и пикнику.
Фидель подошел ко мне ближе, сжал мое плечо и сказал: «Спасибо!»
Возвращаясь назад, Фидель привез меня в район города, который назвал трущобами.
«Не самые худшие трущобы, – сказал он, – но вы получите представление».
Дощатые лачуги и канавы, заполненные тухлой водой, протянувшиеся вдоль улиц, хилые домишки, напоминавшие ветхие лодки посреди выгребных ям. Запах гнили и сточных вод наполнил салон нашего автомобиля, а дети со вздутыми животами бежали рядом, называя меня дядей и выклянчивая немного денег. Это напомнило мне Джакарту.
Стены были испещрены граффити. Немногие из них были банальными сердечками с парой имен, нацарапанных внутри, но большинство было лозунгами, выражавшими ненависть к Соединенным Штатам: «Янки, убирайтесь домой!», «Перестаньте срать в наш Канал!», «Дядюшка Сэм – рабовладелец!», «Скажите Никсону, что Панама это не Вьетнам!». Один из них заставил меня похолодеть: «Смерть за свободу – путь к
