То, что было сходным в бессознательном многих людей, он считал архаическим
наследием наших обезьяноподобных предков и впоследствии вытесненным требованиями
цивилизации. Но, занявшись истолкованием религии, искусства, нравственности,
науки — этих ценнейших приобретений культуры — Фрейд осознал, что, будучи
явлениями развитого сознания, они в то же время укоренены в бессознательном.
Разработку коллективного бессознательного продолжил Юнг. Фромм также широко
использует это понятие. Он показывает, что открытые Фрейдом механизмы
бессознательного определяют функционирование не только индивидуальной психики,
но и массового сознания. Эти три феномена — коллективное бессознательное,
идеология, массовое сознание, по Фромму, тесно переплетены, во многом даже
тождественны. В них действуют одни и те же механизмы проекции, идентификации,
рационализации, компенсации, реактивные образования. Идеология стоит при этом во
враждебном отношении к разуму и совести. То, что в индивидуальном сознании
должно было бы вытесняться как алогичное и аморальное, в коллективном сознании,
напротив, торжествует, утверждается открыто, попирает разум. Желания убийства,
насилия вытеснены из цивилизованного сознания. Но политические партии,
государства призывают своих членов и граждан убивать, подавлять, обманывать
классовых и национальных врагов. Идеология воспроизводит архаический тип
сознания. Она создает “образ врага”, утверждает, что классовые и национальные
интересы — выше общечеловеческих, проповедует ненависть и насмехается над теми,
кто призывает к милосердию и любви.
Уже Юнг стал рассматривать сознание и бессознательное как равноправные и
взаимодополнительные сферы. Двигаясь в том же направлении, Фромм отмечает, что
не только бессознательное, но и сознание может быть асоциальным и аморальным, а
также “несчастным”, “рабским”, “больным” и “иллюзорным”. Сознание может скрывать
истину и игнорировать справедливость не менее успешно, чем бессознательное.
Вместе с тем, Фромм акцентирует культурную ценность коллективного, особенно,
родового бессознательного, которое свободно от политической и моральной цензуры,
сосредотачивает в себе опыт многих поколений, богатство языка, логики и
фантазии. Через бессознательное человек укоренен в природе, космосе, истории.
Бессознательное, по Фромму, представляет растение, животное, социум и культуру в
человеке, его прошлое и будущее. Оно служит источником творческих и
деструктивных влечений. Подобно сознанию, бессознательное включает в себя
рациональные и иррациональные компоненты.
Коллективное бессознательное получает у Фромма даже более высокий статус, чем
общественное сознание. Бессознательное есть целостный человек, минус та его
часть, которая соответствует обществу. Именно потому, что сознание социально,
оно не является отражением общественного бытия. Ни одно общество не могло бы
существовать, если бы все его граждане ясно представляли себе, как оно устроено
и функционирует. Сокрытие правды об обществе в гораздо большей степени является
задачей его институтов, нежели обнаружение истины. “Карта действительности”,
встроенная в сознание большинства людей, является, по Фромму, “клоакой иллюзий”,
“смесью лжи, страстей, предрассудков, жалких обрывков истины”. Сознание
отдельного человека отражает лишь очень узкий сектор реальности. Человек
привыкает думать и чувствовать так, как выгодней и безопаснее. Он идет на
компромисс с совестью не только в поступках, но еще больше — в мыслях. Истинное
знание социальной реальности, несправедливости, чужих страданий — вытесняется,
поскольку оно ложилось бы на совесть тяжким грузом. Общество стремится скрыть от
граждан свою суть, расставляя многочисленные заграждения на пути правдивой
информации. Выработка правильного представления об обществе — дело чрезвычайно
трудное. Стремление к безопасности и психическому комфорту уводит от страшных и
горьких истин. Понимание многих социальных механизмов оказывается доступно лишь
тем, кто в них непосредственно участвует или специалистам-социологам. Часто
рядовые граждане и в ужасном сне не могут себе представить того, что происходит
на расстоянии квартала от их собственного дома. В силу различий в понимании и
направленности мышления разных социальных слоев в общественном сознании
вырабатывается смутная и противоречивая картина социальной жизни. При этом
идеологическая цензура и охранное ведомство в зародыше подавляют публичные
дискуссии, без которых невозможно выработать общие идеи, нужные для понимания
общества.
Фрейд рассматривал бессознательные механизмы защиты как
индивидуально-психологические. Для Фромма они, скорее, коренятся в массовом
сознании. Согласно Фромму, целостность массового сознания, устойчивость
идеологических комплексов объясняются не личностно-значимыми ценностями, а
связями, возникающими вследствие взаимодействия социальных групп и институтов,
пересечения и столкновения разных информационных потоков. “На протяжении
истории, — пишет Фромм, — стол всегда был накрыт для немногих и широкое
большинство не получало ничего, кроме остающихся объедков. Если бы большинство
полностью осознавало тот факт, что оно обмануто, могло бы возникнуть возмущение,
угрожающее существующему порядку. Поэтому мысли о реальном строении общества
должны были подавляться”.
Фрейд видел источник вытеснения в бессознательном страхе кастрации. Фромм
считает таким источником угрозу изоляции, которая висит над всяким
инакомыслящим. Люди не просто подчиняются силе и авторитету, но и мыслят так,
как того требует общество. Мыслить свободно могут лишь те, кто способен терпеть
социальный остракизм. Фрейд указывал на эмоциональные источники вытеснения.
Фромм подчеркивает их нормативно-институциональный характер. Среди механизмов
цензуры, определяющих взаимоотношения сознания и бессознательного, Фромм
выделяет три: язык, логику и социальные табу.
Говоря о языке, Фромм имеет в виду сетку понятий и категорий, которые служат для
осмысления, оценки, систематизации жизненного опыта — как реальных восприятий,
так и продуктов воображения. Языковые понятийные структуры глубоко укоренены в
бессознательном и отражают многотысячелетнюю практику. Но поскольку языковая
социализация происходит в семье, школе, через средства массовой информации, то
вполне возможно насытить повседневный язык словами, из которых строится
сегодняшняя официальная модель общества и убрать из употребления слова, которые
в нее не укладываются. Именно такая ситуация изображена в романе Д. Оруэлла
“1984”. Количество слов сведено к минимуму, и все слова, означающие явления,
которые не признавались и не одобрялись правящей партией, изъяты из словарей.
Кроме того, многим словам специально придан прямопротивоположный смысл:
“Ведомство обороны” называется “Министерством мира”, “Ведомство полиции” —
“Министерством любви”. В советском идеологическом языке было принято говорить о
“производстве” вещей, знаний; о том, что “производятся” торговля, отпуск
лекарств, прием граждан. Можно было бы сказать просто “торгуем”, “отпускаем”,
“принимаем”, но подведение этих разнородных действий под одно смутное понятие
“производство” позволяло их обезличить, представить как нечто механически
происходящее, снять ответственность с конкретных лиц. Для идеологического языка
характерна также замена нейтральных понятий — оценочными. Бизнесмен — это
“делец”, рабочий — “простой труженик”, миллионер — “акула капитализма”. Для
