Мэгги поехала на север с обновленным восприятием окружающего мира и пересекла канал у бухты Старджион, чувствуя приближение дома. И вот наконец Дор-Каунти, а вдалеке, на расстоянии нескольких миль, вишневые сады. Деревья, уже лишенные своего богатства, маршировали строем по стелющимся зеленым лугам, обрамленным известняковыми стенами и зелеными лесами. Яблоневые и сливовые сады были увешаны тяжелыми плодами, сверкающими под августовским солнцем, как сигнальные огни. Вдоль автострады на открытом воздухе расположились базары и на всеобщее обозрение были выставлены разноцветные корзины с фруктами, ягодами, овощами, соками и вареньем.
И конечно, повсюду виднелись амбары, рассказывающие о национальности тех, кто их строил: бельгийские амбары из кирпича; английские — каркасной конструкции, с щипцовыми крышами и боковыми дверями; норвежский вариант — из прямоугольных бревен; немецкий — из круглых; высокие финские двухъярусные амбары; немецкие насыпные амбары, земляные, некоторые — наполовину из древесины с пространствами между бревнами, заполненными кирпичом или дровами. И один великолепный амбар с цветочным узором на красном фоне.
В Дор-Каунти бревенчатые конструкции были так же распространены, как и каркасные. Иногда целые фермы оставались такими же, какими были сотни лет назад, бревенчатые домики любовно оберегались, старым постройкам придавали очарование современные окна и слуховые окошки в мансардах, белые двери и рамы. Дворы окружали изгороди из расщепленных реек и цветы краснодневов, посаженные грандиозными желтыми и оранжевыми пятнами; на обочинах наклонили свои яркие стебельки петунии и розовые алтеи.
Возле гавани Эг Мэгги, поражаясь, сбавила скорость, чтобы рассмотреть, как она выросла. Повсюду слонялись туристы, облизывая мороженое в конусообразных стаканчиках, толпясь на тротуарах перед витринами антикварных лавок и в дверях магазинов рыболовных принадлежностей. Мэгги проехала мимо ресторана «Голубой ирис» и дома с куполом, высокого, белого, не изменившегося, наполнившего ее душу ощущением близости дома. Мэгги направилась дальше, прямо к Рыбачьей бухте — через богатые желтовато-коричневые пшеничные поля, фруктовые сады и величаво стоящие березы, похожие на меловые черточки на зеленом бархате.
Она добралась до высокого утеса над ее родным городом, миновала последние вишневые сады, затем по круто спускающейся дороге у основания отвесной известняковой скалы въехала в сам город. Этот момент всегда приятно поражал. Только что ты находишься в сельскохозяйственном районе наверху, совершенно не подозревая, что внизу лежит город, потом замираешь, затаив дыхание, глядя на искрящиеся впереди воды гавани Зеленой бухты и на Мэйн-стрит, протянувшуюся слева и справа.
Все было точно так, как она помнила: везде туристы и автомобили, медленно двигающиеся параллельно, и пешеходы неосторожно переходят улицу, где им только вздумается; ярко оформленные витрины магазинов, расположившихся в старых домах вдоль тенистой Мэйн-стрит, восточный и западный концы которой просматривались с того места, где находилась Мэгги. Сколько времени прошло с тех пор, как она жила в городе без светофора и пешеходной дорожки? С тех пор как жители Мэйн-стрит должны были летом косить траву, а осенью чистить улицу граблями? Где еще обычная бензозаправочная станция выглядит, как коттедж Гоулдилока? Где еще найдется пекарня с терраской? И проложенные между зданиями дорожки, которые нужно регулярно поливать, чтобы лучше росли петунии и герань?
На Мэйн-стрит на здании со старым декоративным фасадом внимание Мэгги привлекла вывеска «Универсальный магазин Зеленой бухты». Здесь работал ее отец. Мэгги улыбнулась, представив, как он, стоя за длинным белым прилавком, режет мясо и делает сандвичи. Эту картину она помнила с детства.
— «Привет, папа, — мысленно произнесла она. — Я возвращаюсь!»
Она повернула на запад и поехала с черепашьей скоростью вдоль обсаженного кленами проспекта, мимо цветочных газонов и домов, переделанных в сувенирные магазины, мимо гостиницы «Свистящий Лебедь», громадного обшитого досками белого здания с большой верандой, на которой стояли плетеные стулья. Мимо кондитерской фабрики и площади Основателей, и коттеджа Эйза Торпа, основателя города, и общинной церкви, во дворе которой по-прежнему ходили голуби, а солнце бросало блики на покрытые пятнами стекла окон. Миновав гостиницу «Белая Чайка», Мэгги доехала до конца дороги, где у входа в парк Сансет-Бич стояли высокие кедры. Деревья расступались, открывая величественный вид на Зеленую бухту, сверкающую в лучах послеполуденного солнца.
Мэгги остановила машину, вышла, и, прикрыв от солнца глаза рукой, замерла, любуясь парусниками — множеством парусников — вдали на воде. Она опять дома.
Вновь сев в машину, Мэгги продолжила путь.
Транспорт еле полз, пятна автостоянок встречались редко. Мэгги удалось припарковаться перед сувенирным магазином под названием «Голубиное гнездо», откуда она пешком вернулась на полтора квартала назад, проходя мимо каменных стен, у которых, потягивая прохладительные напитки, сидели туристы.
Подняв руку, чтобы приостановить движение, она проскользнула между бамперами двух машин на другую сторону.
Бетонные ступеньки «Универсального магазина Рыбачьей бухты» были такими же обшарпанными, как и всегда. Освещения внутри не хватало, полы скрипели, а запах сразу переполнил Мэгги воспоминаниями: о перезрелых фруктах, негодных для продажи, о домашней колбасе, о машине, которой пользовался Альберт Олсон, убираясь по вечерам.
В пять часов здесь было многолюдно. Мэгги прошла мимо оживленной очереди у прилавка, помахав рукой суетливой Мей, жене Альберта, и та удивленно крикнула ей:
— Привет!
Мэгги направилась в другой конец зала, туда, где покупатели обступили прилавок с мясом и холодными закусками. За прилавком хлопотал ее отец, одетый в длинный белый передник с нагрудником. Покупатели зачарованно смотрели, как он орудует мясным ножом.
— Парное? — переспросил он, перекрывая жалобный вой машины. — Да я сегодня в шесть утра сам вышел и убил эту корову. — Он остановил двигатель и сразу же, не теряя напрасно ни мгновения, переключился на другое: — Вот, пожалуйста, со швейцарским сыром и горчицей, разведенной уксусом. Вот хлеб из непросеянной ржаной муки с горчицей и американским сыром. — Он порезал французский рулет, взял два ломтика хлеба и, намазав их толстым слоем масла с горчицей, бросил на них по два ломтя соленого мяса, открыл стеклянную дверцу витрины, очистил два куска сыра, шлепнул сверху и сунул готовые сандвичи в пластиковую упаковку. Весь процесс занял у него не более тридцати секунд. — Что-нибудь еще? — Он стоял, положив на прилавок сильные руки.
— Наши картофельные салаты — самые лучшие из всех, что можно найти на берегах Мичигана. Моя бабушка сама выращивала для них картофель. — Он подмигнул паре, которая ждала свои сандвичи.
Покупатели рассмеялись:
— Нет, этого достаточно.
— Расплачиваться проходите дальше. Следующий! — крикнул он.
Мужчина в шортах и махровой пляжной рубашке заказал два сандвича с копченой говядиной.
Наблюдая отца за работой, Мэгги вновь поразилась тому, сколь не похож он на того человека, каким его привыкли видеть дома. Он был и забавным, и потрясающе собранным одновременно. Люди просто влюблялись в него. Он умел рассмешить их и заставить прийти еще раз.
Мэгги стояла в стороне, не привлекая к себе внимания, глядя, как отец работает на публику, будто зазывала в интермедии, который появляется на мгновение между номерами. Она прислушивалась к шуршанию оберточной бумаги, к шлепкам кусков говядины для жаркого и к звукам, которые издавала вращающаяся тяжелая дверца витрины — той самой, что существовала еще, когда Мэгги была ребенком. У этого прилавка летом всегда были очереди. Однако даже в самое напряженное время отец владел ситуацией благодаря расторопности и умению показать товар лицом.
