плечи часть его страданий.
Тихо, мертво…
Станек еще глубже засунул иглу под изоляцию. И вдруг послышался голос Яны:
— Я — «Липа»…
— Что с вами? — хрипел Станек.
— Уже все в порядке… немцы ушли.
— С тобой ничего не случилось?
— Нет… ничего… все целы.
— Слава богу…
— А как вы?
— Мы на месте.
Батальонный радист Ковачук с наушниками на голове казался окаменевшим… Рабас поднял на него усталые глаза, окаймленные черными кругами.
— Ну что? Прорвался ты наконец туда?
Ковачук, с опущенными плечами, согнутой спиной, не шелохнулся.
— Учти, растяпа. Если ты сейчас же не установишь связь со штабом, я сорву с тебя все нашивки. Твой сержантский паек испарится, жалованье тоже, я тебя проучу, недотепа!
Ковачук лишь крепче зажмурил глаза, словно попал в вихрь пыли. Обиды он не чувствовал. Он не спал уже пять ночей, и угрозы капитана не давали по крайней мере задремать.
Впрочем, возмущение капитана не относилось лично к радисту. Рабас питал отвращение к радиосвязи вообще. Переговоры по радио шли ужасно медленно. Радист должен был либо слушать, не имея возможности вставить слово, либо говорить, ничего уже не слыша. Донесения и приказы передавались только при помощи головоломных шифров, разгадать которые не могли порой сами шифровальщики. Слышимость нарушалась гулом сражения, к тому же противник специально создавал помехи. И поэтому даже лучшие шифровальщики допускали в донесениях и приказах ошибки. Возникали недоразумения, и всю процедуру передачи данных приходилось не раз повторять. Кроме того, существовали особые коды. Фраза «пришлите мне коробки, конфеты, чай» переводилась с радиоязыка так: «пришлите мне танки, боеприпасы, бензин». А на следующий день это были уже ирисы, сигареты, мед…
Шифром и кодом в таких условиях можно было с грехом пополам пользоваться для передачи коротких и простых донесений. Но сложные донесения сообщить было почти невозможно. Рабас обращался к вышестоящим командирам главным образом в трудных боевых ситуациях, суть которых не укладывалась в два-три слова. И всегда, когда это больше всего было нужно, слышимость оставляла желать лучшего. Поэтому капитан любил телефон. Но сегодня телефонная связь вышла из строя. И Рабас посылал проклятья на головы связистов, которые никак не могли исправить повреждений. И что этот Ирка делает? Всегда такой оперативный, добросовестный…
У Рабаса до сих пор левый фланг был открыт, и он опасался за судьбу своих солдат. Он завидовал первому батальону, который продвинулся значительно дальше, чем планировалось полковником. «Еще бы, — ругался Рабас, — первый батальон поддерживают танки, а я предоставлен сам себе».
Он с жадностью выслушивал все сообщения из разведроты, о которых ему докладывал поручик Пиха, многое узнавал от радиста, принимавшего донесения прямо с передовой, и перед ним вырисовывалась общая картина боя: несмотря на то что на его направлении встретился сильно укрепленный пункт в предместье Киева — Сырце и неприкрытый фланг обстреливали тяжелые пулеметы, батальон мужественно сражается и на некоторых участках даже продвинулся немного вперед.
Пулеметный взвод ротмистра Каменицкого не отставал от пехоты, порой даже вырывался вперед, увлекая ее за собой. Отделение тяжелых пулеметов, дойдя до проволочных заграждений, не стало дожидаться пехоты, а проделало ходы саперными лопатками, протащило пулеметы и продолжало вести огонь. Вражеский дзот своим огнем задержал вторую роту. Командир отделения Беднарж подорвался на мине. Поручика Штанцла ранило в ногу.
Рабасу было ясно, что, несмотря на самоотверженность и мужество, батальон не в состоянии выполнить поставленную перед ним задачу. В создавшемся положении им грозит полное уничтожение. Необходимо подкрепление. Но связи нет.
Сквозняк рванул из рук Рабаса карту.
— Закрывайте! — зло крикнул он двум вбежавшим солдатам, опаленным дыханием боя, который тут, на КП, казался еще далеким. У одного, высокого, на шее болтался телефон. Разведчик Пиха бросился к нему.
Тучный Рабас с неожиданным проворством вскочил и опередил разведчика:
— Где вы шляетесь, болваны? — Он не узнавал Станека, но заметил кровь на шинели. — Разве надпоручик не приказывал вам не ввязываться в драку, а галопом ко мне, чертовы дети? Ну, слава богу, наконец-то вы здесь. — Он потянулся к телефонной трубке.
— Стоп, — остановил его Станек.
Рабас от неожиданности даже отпрянул. Черт побери, как разболталась солдатня! Эти новички, видно, считают, что это и есть новый дух в армии.
— Что вы себе позволяете, дружище? — Рабас вгляделся внимательнее. У высокого пария три золотые звездочки и глаза… — Как? Это ты, Ирка? Радость моя, скорее сюда.
Разведчик Пиха стоял рядом с Рабасом, с трудом сдерживая желание схватить телефон. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал, что сведения о противнике, скопившиеся здесь, в батальоне, до сих пор не могут попасть туда, где они должны быть в первую очередь, — в разведотдел.
Но Станек сам сказал:
— Погоди. Первыми получат связь разведчики.
— Разумеется, — подхватил Пиха. — Пан капитан должен разработать предложение…
Рабас зло сверкнул глазами. Он вспомнил, как Галирж нянчился с разведкартой, как рассуждал о высокой культуре штабной работы, и задохнулся от бешенства:
— Подумаешь, предложения этого педанта. Дай сюда трубку.
— Я обещал Галиржу, — стоял на своем Станек. — Он ждет.
— Он может ждать, а я не могу.
Станек, не слушая Рабаса, протянул трубку разведчику. Рабас, оттолкнув Пиху, заорал:
— У меня гибнут люди. Дай сейчас же трубку, иначе я ни за что не ручаюсь.
После секундного колебания Станек отдал трубку Рабасу.
Зычный голос капитана полетел по проводам к «Липе», от «Липы» — к «Бездезу». «Бездез» подключил Рабаса к линии полковника Свободы, который, покинув штаб бригады и следуя непосредственно за батальонами, лично руководил боем. Полковник знал, что продвижение второго батальона остановлено, и теперь хотел услышать от Рабаса подробности о действиях отдельных рот, о том, на какие рубежи они уже вышли и какие силы противника им противостоят.
Рабас доложил, что встретил сильное сопротивление в предместье Киева — Сырце, что перед первой ротой находятся три дзота, перед второй — шесть, не считая снайперов. А под конец, не выдержав, крикнул:
— Своими силами я из этой чертовой западни не выберусь! — Соблюдение субординации, увы, не было свойственно Рабасу: — Мне нужна немедленная помощь или вы распрощаетесь с батальоном и со мной!
Шуметь, впрочем, не стоило. Положение было несколько иным, чем это представлялось Рабасу. Быстрое продвижение первого батальона не было случайным. Узнав о том, что Рабас остановлен немцами на третьем рубеже, полковник решил по-прежнему оставить все приданные средства в распоряжении успешно наступающего первого батальона, давая ему возможность продвинуться как можно дальше. И только тогда, когда тот прорвет немецкую оборону в черте города и достигнет своего пятого рубежа, из действующего там танкового батальона к Рабасу будет переброшена рота легких танков с десантом автоматчиков.
Полковник приказал первому батальону, используя все силы, вклиниться глубже, уничтожая противника и в полосе наступления батальона Рабаса. При этом предполагалось: как только легкие танки атакуют противника в Сырце с тыла и Рабас выйдет на свой третий рубеж, путь к четвертому и пятому
