коммунистической партии позволила ей устанавливать рабочие контакты с либеральными республиканцами. Политика республиканцев, не говоря уж о ее главной цели одержать победу в войне, была весьма сходна с политикой коммунистов в вопросах военной и экономической стратегии. В ходе одного из своих редких появлений на людях 21 января в Валенсии Асанья говорил почти таким же языком, как и Пассионария, настаивая на том, что «военная политика… должна иметь только одно выражение – дисциплина и подчинение ответственному правительству республики».
Теперь Асанья был согласен с коммунистами и считал, что социальные и прочие реформы могут подождать до окончательной победы. Он принял ту политику, которая обеспечивала влияние коммунистической партии. Чтобы выиграть войну, действовать надо было именно так, как действовала она. Сдержанность коммунистов обеспечила им дружеские отношения не только с республиканцами, но и со многими профессиональными офицерами в армии, которые считали коммунистов деловыми и хорошо организованными людьми. Анархисты, казалось, искренне удивились близости коммунистов с институтами «буржуазной» демократии. На национальном молодежном конгрессе, который в январе состоялся в Валенсии, генеральный секретарь Союза коммунистической и социалистической молодежи Сантьяго Каррильо заметил: «Мы – не марксистская молодежь. Мы боремся за демократическую парламентскую республику». «Солидаридад обрера» назвала его слова «реформистским шарлатанством». «Если Союз социалистической молодежи – ни социалисты, ни коммунисты, ни марксисты, то кто же они?»
Что же до социалистов, то UGT (членство в котором выросло до двух миллионов) теперь установил тесное сотрудничество с коммунистами. Всю зиму коммунисты добивались объединения социалистической и коммунистической партий в соответствии с той моделью, которая существовала в Каталонии и в молодежном движении. Оба крыла социалистической партии, и Ларго Кабальеро и Прието настороженно относились к этим подходам.
К весне 1937 года правительство Ларго Кабальеро стало повсеместно искать возможности замедлить революционный процесс. Политические комитеты, которые стремительно появились во всех селениях, в июле были заменены муниципальными советами. Национализацию иностранных фирм прекратили, а остальных отложили. Кроме того, правительство всеми силами старалось положить конец коллективному управлению предприятиями. Оно стремилось поставить промышленность, национализированную или находящуюся в частном владении, под контроль государства. Поэтому предприятиям, где господствовали анархисты, была затруднена выдача кредитов. Некоторые фабрики, куда перестал поступать хлопок, даже остановились.
Хотя причины всех этих ссор можно понять с учетом той железной хватки коммунистов, испанских и иностранных, в тисках которой находилась Испания, нельзя не признать, что правительство Ларго Кабальеро нащупывало пути создания в Испании лучшей жизни. Большая часть ресурсов республики уходила на военные нужды, но еще никогда раньше образованию не уделялось столько внимания. В 1937 году на него было потрачено 143 миллиона песет, по сравнению с 3 миллионами в 1936 году. Конечно, эта сумма не так велика, как может показаться, поскольку республиканская песета подверглась инфляции. Тем не менее реальные траты на образование выросли в пять раз. Количество новых школ, открытых в 1937 году, достигло тысячи. Если в Испании 1931 года было 37 000 учителей, то в республиканской Испании 1937 года их стало 60 000. В 1937 году действовало 2000 военных школ, в которых учили читать неграмотных милиционеров. Несмотря на споры вокруг коллективизации, декрет от октября 1936 года, легализовавший экспроприацию земель, принадлежавших националистам, революционизировал жизнь в Испании. В мае 1937 года Институту аграрной реформы было передано около 4 миллионов гектаров (15 процентов всех земель). Были обеспечены кредит в 80 миллионов песет, снабжение семенным зерном и удобрениями. Между июлем 1936 года и октябрем 1937-го площадь обрабатываемых земель выросла на шесть процентов. Почти повсеместно в республиканской Испании к началу 1937 года крестьяне были или собственниками своей земли, или работали в коллективных хозяйствах. Арендаторы и безземельные батраки, зависевшие от прихотей лендлордов, практически исчезли.
В промышленности, несмотря на трудный компромисс в тех концернах, которые продолжали номинально находиться в частном владении4, рост производства увеличился на 30–50 процентов, особенно в тех отраслях (например, в текстильной), которые работали непосредственно на войну. В здравоохранении, несмотря на нехватку врачей и потребности военной медицины, количество мест для туберкулезных больных стало на тысячу больше, чем в 1936 году. В 1937 году прошли повсеместные прививки от оспы, дифтерии и тифа, а к концу года центров помощи детям стало больше, чем перед войной во всей Испании. Самоотверженная деятельность иностранных медиков-добровольцев сказывалась по всей республике, устанавливая новые стандарты гигиены и заботы о здоровье. Эти успехи, достигнутые в военной обстановке, было нелегко игнорировать. В области обыкновенной юстиции (противостоящей политической целесообразности) заметно увеличилось количество дел, рассматриваемых в обычном порядке. За этими переменами стояла непривычная фигура министра юстиции анархиста Гарсиа Оливера. 3 января 1937 года он произнес, возможно, самую необычную для министра юстиции всех времен речь. «Справедливость, – заявил он, – должна пылать жарким пламенем; справедливость должна быть живой; справедливость не должна быть связана узами профессии. Это неправда, что мы решительно презираем книжную ученость и юристов. Но факт, что юристов было слишком много5. Когда между людьми установятся те отношения, какими они должны быть, отпадет необходимость красть и убивать. И в первый раз давайте признаем, что здесь, в Испании, обыкновенный преступник не является врагом общества. Он скорее его жертва. Кто осмелится сказать, что никогда не пойдет красть, пусть даже его гонит необходимость накормить голодных детей? Не надо думать, что я выступаю в защиту грабежей. Но большую часть своего естества человек унаследовал не столько от Бога, сколько от животного. И я твердо убежден: справедливость – столь тонкая вещь, что для понимания ее надо обладать лишь сердцем».
Северные территории республики в целом оставались в стороне от ссор на юге. Тем не менее тут были свои трудности. 4 января на Бильбао совершили налет девять «Юнкерсов-52», которых прикрывали «хейнкели». Два из них были сбиты советскими истребителями. Немцы приземлились на парашютах. Один был убит толпой, разъяренной этим бессмысленным налетом. Другого спас от такой же смерти советский летчик. Тем временем Бильбао кипел гневом. Людская ярость усиливалась подступающим голодом, поскольку пароходам с продовольствием приходилось преодолевать морскую блокаду националистов. Бурная толпа, состоящая главным образом не из басков, а из беженцев Астурии, Кастилии и Галисии, двинулась к зданиям, где в Бильбао содержались политические заключенные. Начальники тюрем по телефону стали связываться с правительством Басконии. Они говорили, что их силы на исходе и надзирателям вот-вот придется открыть ворота тюрем. На помощь им был послан батальон UGT. Но солдаты примкнули к толпе, из которой неслись проклятия тем, кто «призвал немцев убивать наших детей». Первыми были снесены ворота в тюрьме Ларонге, и солдаты батальона UGT устроили бойню, в ходе которой уничтожили 94 заключенных. В другой тюрьме, в монастыре Анхелес Кустодьос, погибли 96 пленников. В монастыре кармелитов, тоже превращенном в тюрьму, заключенные вместе с шестью охранниками из басков забаррикадировали лестницу. Затем по сигналу во всем монастыре разом выключили освещение. Толпа решила, что монастырь будут бомбить, и отхлынула, оставив всего лишь четыре трупа заключенных. Наконец прибыл моторизованный отряд баскской полиции. По трагической иронии судьбы им командовал Телесфоро Монсон. Недавно он вел переговоры с националистами об обмене этих же самых политических заключенных, но, поскольку Франко настаивал, что хочет иметь дело только с правительством Валенсии, его миссия потерпела крах. Замешанные в преступлении милиционеры UGT были арестованы, и толпа рассеялась. Баскское правительство решило загладить этот акт массового безумства. Семьям убитых (большинство из них были родом из Бильбао) разрешили проведение похоронных служб и траурных процессий. Шесть солдат батальона UGT были приговорены к смертной казни, и в виде публичного акта унижения отменена цензура журналистских репортажей о смертоубийстве в тюрьмах.
13 января анархисты Бильбао решили к своей выгоде воспользоваться напряженной атмосферой в городе. Их плакаты требовали участия в правительстве, но с этим справиться было нетрудно. Через несколько недель была запрещена газета анархистов, и впредь на проведение их митингов требовалось получать разрешение. Правительство сознательно не посылало полицию, состоящую из басков, для разгона толп у тюрем, где баски, как правило, не собирались из страха, что ухудшатся отношения между басками и
