Не имея разумных доводов, доктор стал выступать в роли духовной оппозиции.
– Но желания – уже грех. Я, как добрый волшебник, материализовал ваш грех – искупляйте на здоровье… Ага, мы не способны к нравственному очищению. У нас только страх и ужас за убогую писательскую карьерку. Неужели нам неведомо, что Толстого с Булгаковым мы не будем напоминать даже в темное время суток? Хотя первый гений уже никому не интересен, а второго лет через десять станут любить только авторы учебников. Мы же выскользнем из памяти читателя, как только перестанем раздражать его зрительные рецепторы… Да, вы все-таки очень приземленный тип, Лямин.
– А вы очень утонченный. Особенно, когда ножом под ребрами ковыряете, – огрызнулся я.
– Тогда поговорим на земном языке, но без всяких грубостей. – Доктор достал из кармана пистолет системы Макарова, тот, который сейчас можно приобрести на любом углу за сорок «штук». Затем, посвистывая, навинтил глушак на ствол.
– Ну и…
– Сами понимаете, пациент, что ваш уход с игрового поля будет классически чистым. Ведь вашими денежками, по идее, может заинтересоваться любой попутчик, в том числе и щекастый дедуля из Бологого, который собрался купить себе мотоцикл с коляской и хрюшку. Ну, так будем делиться?
– Не будем, – рьяно возразил я. Ответ на уровне «всех не перекусаешь». С чего я так откликнулся, пойди пойми. Казалось, на секунду я стал микрофоном, через который заговорил кто-то сильный и смелый. Может, это лечение сцеволином на меня подействовало, обеззаразив мой вечный страх?
– Ну, ты сам этого хотел. Топай в тамбур, – распорядился «добрый» доктор.
И вот я, оставив чемоданчик с денежками в купе, марширую под конвоем в тамбур. Крик о спасении, шаг влево, шаг вправо считаются побегом – будет стрелять без предупреждения. Впрочем, этот конвоир выстрелит в любом случае.
Мы уже в тамбуре. Доктор открывает дверь, из мрака вваливается грохот колес и давай швырять во все стороны мои нейроны-электроны. Сейчас я отправлюсь ему навстречу – живьем или postmortum?
– Прошу пана, – наведенный на меня черный глазок пистолета качнулся в сторону выхода.
Голова опустела и зазвенела как цинковое ведро. Я сделал шаг вперед. Боковым зрением видел только плечо доктора, а спина уже чувствовала дырку от пули где-то в районе пятого позвонка. И тут…
…У рельсов есть стыки. Если насыпь устроена плохо, стыки расходятся и вагон сильно бросает, когда колеса накатываются на них. Если одновременно происходит изменение скорости, то трясет весьма чувствительно.
…Вагон сильно тряхнуло. Будущая дырка сместилась в район правого бока. А я упал, как срезанный, на левый бок и, крутанувшись на спину, ботинком впаял ровно в пистолет, который наводился в это непрелестное мгновение на мою грудную клетку. Доктор замахал руками как дирижер, пытаясь поймать вылетевшую машинку для убийства. И он ее словил, что ему, однако, лишь повредило. Пока господин Лапеко занимался ловлей, я повернулся на правый бок. Одна моя нога оказалась у оппонента за коленками, я резко вертанулся в обратную сторону и придал ему вращательный момент. Доктор Неайболит усвистал ровно в открытую дверь тамбура.
Я встал на полусогнутые, прикрыл дверь и отправился в купе, стараясь не о чем не думать и ничего не чувствовать. Сел на нижнюю полку, задышал, пытаясь выпустить пар, и тут понял – чемоданчика с деньгами нет. Лежал под подушкой, а сейчас его нет! Но доктор прошелся со мной и вылетел вон без чемоданчика. Или?.. Напряженка рывками вгрызалась в меня. Я пару раз двинул головой об стол – не помогло. Столько изведано и все зря. Меня крутило и бросало по купе, вспыхивали и гасли полузадушенные вопли. Снующие руки наткнулись на шприц-ампулу и всадили ее в первый подходящий кусок тела.
Почти без паузы свершился перенос. Пространство поддалось в стороны, в нем появилась инородная вставка, непривычная конусовидная дверь. Я, моментально расплавившись, вылетел в нее миллионом серебристых ниточек.
И очутился у железнодорожной насыпи. Из головы сочилась кровь, но, кажется, черепок лишь слегка облупился и мозги не протекли наружу. Весь организм не ахти, измочаленный и битый, впрочем, кости не поломаны, и органы не всмятку. Повезло, что когда я вылетел из тамбура, то сумел сгруппироваться, да еще попал в кусты. Продрался сквозь заросли на шоссе, параллельное рельсам, и обнаружил – ах, moon light – что в моей руке сохранился пистолет. Нет, пусть лучше отдохнет в кармане. Нужно в город, причем в Питер, а не в Москву. Стал голосовать – но грузовики с ревом прут мимо, не внушаю я им доверия. Однако, жигуленок я не пропустил, встал посредь дороги как столб – у водителя нервишки не выдержали, сдрейфил, затормозил, принялся объезжать. Тут я ему ствол показал, чтоб не бузил. В кабине нашлась парочка, юнец с рулем и бабенка на заднем сидении. Не похожи на мужа с женой, он красавчик двадцатилетний, а ей пятилетки на три побольше.
– Про страшный пистолет забудь, не было его, – я приветливо оскалился юному любовнику, – ты просто по доброте душевной решил подвезти замерзшего полудохлого странника. Ты ведь всегда так поступаешь. Сейчас куда?
– В Нарву, – сказал юноша, из-за моих приветливых слов возвращая себе наглый уверенный вид.
– А машина чья?
– Моя, – отозвалась дамочка.
– Выходит, дружок, тебе с этой машиной не по пути.
Он думал, что будет просто вышвырнут, но я вначале дал ему по затылку, а уже потом кинул за борт. Ничего, очухается и начнет взывать к проезжающему транспорту, как и я пять минут назад.
Бабенку пригласил к рулю, потому что в моих глазах еще порой двоилось и мерцало. Держалась она со мной хамовато, так что по дороге я ее попросил притормозить и крепко обнял… Никакой противоправной секс-активности, просто вколол ей в ляжку кое-что. Чуть позже она сама себя подсунула. Причем очень старалась. Как комсомолка, попавшая в кабинет секретаря райкома после окончания рабочего дня и гордая оказанным доверием. В городе я бы продлил наше свидание. Но, увы, приходилось работать на опережение чужих графиков…
Я знал, что деньги, все четыре тысячи долларов оказались у хозяина. Конечно, являться к нему в светлое время суток было безопаснее, но в восхищенных зрителях я не нуждался. Несмотря на однообразную застройку некрогородка быстро нашел его капитальную могилу под красною звездой. Николай Пантелеймонович Лопатин (1902-1985), «товарищ Пантелей», который едва не запустил в 1926 году пролетарскую революцию посреди всей Британской империи, любимец Дзержинского и прочих «тарантулов». Проходя через хоздвор, я ухватил лопату и ломик. И сейчас, своротив набок плиту, принялся углубляться в почву. К вам гости, товарищ Пантелей.
И вот уже показалась дверь, то есть крышка гроба. Дверь открывается и передо мной собственной значительной персоной любимец вождей – товарищ Пантелей. Конечно, бледненький зелененький, но никак не поверишь, что он тут семь годов отлежал. Ой, до чего похож на Сапожкова. Тот, конечно, порумянее, но выражение лица – один к одному. Ясно: старший товарищ своим духом преобразует физиономию младшего. И костюмчик у лежащего гражданина хорошо сохранился. Стрелки на брюках присутствуют, орденские планки поблескивают, хотя находится т.Пантелей в той столовой, где едят нас, а не наоборот.
Первую свою медаль юный Коля-Пантелей заслужил, трудясь наганом, над вражескими затылками после взятия Крыма. И гордый барин и образованная барышня – все поддавались маленькой гавкающей штучке. И было этого так много, что опускались руки юного Коляя – не от тяжести, а от скуки. Тогда, наверное, молодец и почувствовал – исходит кое-что из продырявленных врагов. Свежие покойники не только сразу перестают вредить, но и теряют нечто, а он при определенной сноровке «нечто» приобретает. Овладевает он их жизнью полностью, без остатка. Однако нужна сноровка и нет стопроцентного успеха.
А вскоре ушел молодой умелец на почти-научную работу. Английскому языку от британцев, плененных под Архангельском, выучился. Их потом всех шлепнули, чтоб не опознали вдруг где-нибудь на Пикадилли своего собеседника. Но еще успели они убедиться, как завлекательно даровитый Коля произносит на лондонском диалекте слова «экспроприация», «революция», «ликвидация». Британская экспедиция красного миссионера, предпринятая в 26 году, увы, накрылась, но сколько потом было творческих удач. Партия поставила химию на службу революции и верная наука помогала взять из чуждого человека все, что в нем есть. Она выворачивала вредителя наизнанку со стопроцентной гарантией и усиливала сосущие
