именно благодаря такому трюку удержалась до сих пор на поверхности наша общая приятельница'.
'Знаю, знаю, — сказал Леви, — но это очень сложно'.
'И все-таки, если найти ход к влиятельному лицу, можно добиться официального свидетельства об арийском происхождении. Геринг устроил это, например, гонщику Розенштайну, с которым летал в мировую войну, и генералу Мильху, тоже еврею. Может, и вам улыбнется счастье. Геринг даже как-то заявил: 'Я сам решаю, кто еврей!' Это мне точно известно...'
Мы снова долго молчали, но я не сдавался. И вдруг меня озарило:
'Послушайте, Ганс, все это и в самом деле чересчур сложно. У меня возникла гораздо лучшая и к тому же очень простая идея: я знаком с одной чудесной женщиной, первоклассной актрисой и отличным товарищем. Она владеет участком на берегу озера Ваннзее, где, помимо главного дома, есть еще двухкомнатный летний коттедж. Сейчас она на гастролях за рубежом. Ключи от коттеджа у меня. Я мог бы сейчас же незаметно отвезти вас туда. Дело очень стоящее. Коттедж расположен довольно далеко от основного строения, вас никто не увидит. Кроме того, оба дома разделены холмом, поросшим кустарником и деревьями. В садовой ограде близ коттеджа есть отдельный вход. Выйдя через него на улицу, вы попадаете в своеобразный пустынный парк и можете, опять-таки незаметно, скрыться'.
'Браухич, дорогой мой, да это же просто чудесно!' — возбужденно проговорил он.
'Сегодня же ночью поедем туда. Никаких колебаний! Как говорится, перст судьбы'.
'Манфред, вы, конечно, понимаете, что в годы, когда в Германии нарастали все эти страшные события, я не раз обдумывал всевозможные планы бегства. Вы спросили меня о деньгах. Я уже немало потратился на подготовку 'прыжка' в Америку, позаботился и о том, чтобы на первых порах не умереть там с голоду. Но я буквально подавлен антисемитскими преследованиями. Ведь нам запрещено посещать театры, кино, ограничивают наше право покупать необходимые нам товары. Надеюсь, через восемь-десять дней мне удастся выбраться в Швейцарию. Оттуда я, вероятно, сумею двинуться дальше'.
'А пока что поживите у озера. Там вы будете как у Христа за пазухой. Так что соглашайтесь!'
Он с признательностью пожал мне руку.
'Будем ковать железо, пока горячо!' — сказал я.— Сейчас я вас высажу где-нибудь около вашего дома, и вы не торопясь уложите все необходимое в чемоданы. Уже поздно, и соседи вас не увидят. Точно в условленное время я заеду за вами'.
'Для меня это трудное решение, — сказал Леви, — но выбора нет. Я согласен!'
Все произошло так, как было задумано, и я благополучно доставил Леви за город.
'Теперь пусть в вашу квартиру звонит кто угодно!' — сказал я на прощание.
На следующей неделе я дважды навестил Леви, информировал его о событиях в Берлине, беседовал с ним о его планах. Он со дня на день ожидал получения по конспиративному адресу бумаг на въезд в Швейцарию. Мы договорились, что если в следующий мой приезд его гнездо окажется пустым, то сразу же после прибытия в Швейцарию он пришлет мне весточку за подписью швейцарского гонщика Хубера.
Я снова приехал на Ваннзее. Дом уже был пуст. Не прошло и недели, как я получил условленное письмо. В этот вечер я в одиночестве отпраздновал двойную победу — свою и моего друга. Она стоила ничуть не меньше иного 'Гран при'!
Через несколько дней в салоне фрау фон Штенгель пошли тревожные разговоры о внезапном исчезновении Ганса Леви. Я их выслушивал с озабоченным лицом и величайшим сочувствием, но, несмотря на сильнейшее искушение, тайны не выдал.
Фрау фон Штенгель благодаря своим связям благополучно прожила первые четыре года войны. Но настал и для нее черный день. Она тоже стала жертвой гестапо. В 1943 году морозной зимней ночью ее забрали. Вместе с матерью она попала в концлагерь Терезиенштадт и словно в воду канула. Я очень волновался за нее, упрекал себя, что перед войной не предложил ей последовать примеру Леви. Но уже было поздно.
Мы все еще празднуем 27 января…
Это повторялось регулярно с 1909 года: 27 января, в день рождения кайзера Вильгельма II, большой семейный совет Браухичей вновь пригласил меня на встречу в берлинский дворянский клуб. Вековые узы нашего рода с домом Гогенцоллернов упрочились настолько, что никому не приходило в голову выбрать какую-нибудь другую дату для этих встреч.
Трехэтажное здание клуба высилось вблизи здания рейхстага. Клуб располагал отличной кухней и находился в распоряжении аристократических семейств для собраний, торжеств в узком кругу и заседаний семейных советов. В прежние годы в честь августейшего верховного военачальника произносились церемонные выспренние речи. Но со временем стали ограничиваться кратким поминальным словом, перед которым оркестр играл туш.
Для моей матери этот праздник был особенно знаменателен, ибо она отмечала свое рождение в тот же день, что и кайзер.
27 января 1939 года в клубе собралось особенно много родственников. 80-й день рождения 'его величества' давал повод вдоволь наговориться в узком кругу о прошлом и настоящем. Как всегда, царила радостная атмосфера встречи наших семейств. Внешне облик этого общества определялся морскими, армейскими и летными мундирами. Господа постарше были одеты в строгие темные костюмы.
Я увидел барона Болько фон Рихтхофена, брата знаменитого военного летчика, и Дитлофа фон Хаке фон дер Хакебург, здесь были и представители семейства фон Бомсдорф и старый великан Йохен фон Бернек, отпрыск рода, живущего в крепости Бернек, расположенной на горном массиве Фихтель. Отставной генерал Готтфрид фон Браухич сидел рядом с генералом от инфантерии Клаусом фон Этцдорфом.
Дамы обособились в углу, окружив мою 'новорожденную' мать. Толстый граф фон дер Шуленбург, оживленно жестикулируя, беседовал с моим дядей Зигфридом фон Браухичем из замка Римбурга под Ахеном, а Вальтер фон Браухич, главнокомандующий армии, стоял в центре группы офицеров, в числе которых находился его сын Бернд, капитан люфтваффе и личный адъютант рейхс-маршала Геринга.
24 сентября 1938 года дядя Вальтер сочетался браком с молодой женщиной, некой Шарлоттой. Чтобы не обострять до крайности шокинг, испытанный всеми Браухичами по этому поводу, он прибыл на семейную встречу без своей новой супруги. Женитьба на ней была для моего дяди несомненным мезальянсом, а кроме того, она слыла 'стопятидесятипроцентной' нацисткой, что никак не могло повысить ее престиж в нашей среде. Учитывая положение и заслуги генерал-полковника, союз семейств счел возможным посмотреть на его неравный брак сквозь пальцы и воздержался от официального осуждения столь явственного 'попрания родовой чести'.
В этом блистательном кругу я уже давно был на положении изгоя и, в сущности, не поддерживал с моими сверхаристократическими родичами никаких отношений. И теперь и раньше они считали мою 'сумасшедшую езду' занятием, несовместимым с достоинством нашей семьи. Да и пришел я сюда только ради матери, ибо, после того как семейный совет дважды резко осудил мое поведение — в первый раз из-за того, что я стал гонщиком, и во второй по поводу моего столкновения с Ширахом, когда разговор зашел о 'запятнанной чести', я не имел особых поводов искать встреч с этими господами.
Мой брат Гаральд сумел найти общий язык с ультраконсервативной группой стариков и служил своеобразным мостом между ними и молодым поколением, чье мнение здесь вообще не котировалось. Родственные отношения ни на йоту не ослабляли строжайший военный этикет. Все формы общения между многочисленными Браухичами регламентировались предписанной респектабельностью, сдержанностью и неукоснительным соблюдением чинопочитания, и достаточно было малейшей оплошности, чтобы навлечь на себя неодобрение.
Поэтому удивительно, что единственный из них, с кем мне всегда говорилось легко и просто, был самый высокий по чину, дядя Вальтер, который после своего назначения на пост главнокомандующего армии, естественно, стал предметом особого уважения.
На сей раз всеобщее изумление вызвал 'либеральный' порядок рассадки представителей старшего и младшего поколений, которые обычно строго разделялись и сидели врозь. Я оказался прямо напротив дяди Вальтера, и, заметив это, он искренно обрадовался.
Точно так же мы сидели друг против друга еще давным-давно, когда он, тогда еще майор, своим великодушным вмешательством спас мою 'военную карьеру'. Мой ротный командир капитан Клеснер третировал меня, несчастного фаненюнкера, как только мог. На какой-то вечеринке в казино мне наконец
