представился случай отомстить моему мучителю. Заметив, что капитан вошел в уборную, я запер его в ней. К несчастью, какой-то ординарец увидел эту сценку и потом выдан меня. Заставив капитана проторчать 'там' целых сорок минут, я испытал чувство глубокого удовлетворения, и только оно помогло мне снести бесчисленные кары, обрушившиеся на меня после описанного эпизода.
Вероятно, этот солдафон доконал бы меня, если бы не мой дядя. Он взял меня под защиту и добился, чтобы мне был назначен 'срок реабилитации'. Эту его услугу я помнил всегда!..
Я наблюдал за ним, разглядывал его генеральские погоны. Не будь Гитлера, он не взлетел бы так высоко, подумал я. Развертывание армии обеспечивало всем офицерам быстрое продвижение по службе.
Дядя Вальтер производил на окружающих сильное впечатление строгостью взгляда, волевым, чуть обветренным лицом и энергично сжатым ртом. Свою традиционную преданность военному ремеслу он умело сочетал со здоровым честолюбием и полезными связями, которые помогли ему избежать политических рифов гитлеровской империи. Но его серьезное лицо не было казенно застывшим. Часто оно освещалось выражением приветливости и даже веселости. Дядя Вальтер отличался тонкой иронией и юмором, то есть обладал качествами, почти невероятными для прусского офицера старой школы.
Наконец окончилась официальная часть нашей семейной встречи и общество распалось на группы. Вальтер фон Браухич и его сын Бернд сидели за небольшим столиком. Я присоединился к ним. Отец и сын виделись так редко, что с удовольствием воспользовались этим случаем для спокойной беседы. Чуть высокомерным тоном, свойственным молодым офицерам, Бернд обратился ко мне: 'Ты — одна из наших рекламных вывесок за границей. Расскажи, о чем там говорят, что пишут в газетах?' Я вопросительно уставился на его отца. Тот сразу понял мой взгляд и, улыбнувшись, сказал:
'Ты только не стесняйся, Манфред. Именно от тебя, известного спортсмена, мне интересно услышать, о чем там толкует публика'.
'Ничего хорошего я вам рассказать не смогу, — ответил я. — Везде есть люди, которые еще хорошо помнят кайзера Вильгельма. Они утверждают, что опять слышат звон его сабель. Это и понятно, особенно если говорить об Англии и Франции. Когда в сентябре, незадолго до Мюнхенского соглашения, мы свернули свой палаточный лагерь под Лондоном, уже ни один англичанин не симпатизировал нашей стране. 'И чего это немцам снова неймется?'— спрашивали нас. Прямо говорю вам — там не верят миролюбивым заверениям фюрера'.
'Но ведь Гитлер совсем недавно заявил, что у него больше нет никаких территориальных притязаний', — заметил Бернд.
Дядя отнесся к реплике сына не слишком серьезно.
'Настроениями общественности за границей мы до сих пор пренебрегали, — сказал он. — Куда важнее, как относятся к нашим планам иностранные правительства'.
'По-моему, наш пропагандистский босс Геббельс, к сожалению, действует слишком топорно', — заметил Бернд.
'Не согласен ли ты, отец, что очень уж назойливые призывы 'Домой на родину!' только вредят нам за границей?'
Дядя Вальтер глубокого вздохнул, а Бернд добавил:
'Никто не сомневался, что этот доктор и все его министерство всеми силами пытаются подстричь всех под одну гребенку'.
'Газеты, призванные формировать общественное мнение, — сказал Вальтер фон Браухич, — могут принести немалый вред, и неплохо, если какая-то инстанция держит их в руках. На мой взгляд, в нашем кайзеровском отечестве важность прессы явно недооценивалась'.
'Да, дядя, я до сих пор помню газетные заголовки той поры, хотя еще был мальчишкой:
'Французы обливают кипятком мирных немецких солдат!', 'Штатские французы стреляют немецким войскам в спину!', 'Врачи отравляют колодцы!'... Все мы ополоумели от этого подстрекательского вранья и жаждали мести. Все устремились в казармы, чтобы с оружием в руках отстоять свой 'фатерланд'.
Затем я спросил:
'В эти дни печатаются сообщения о нападениях чешских пограничников и о репрессиях против немцев, живущих в Чехословакии. Что это — прелюдия к нападению на эту страну?'
Дядя Вальтер пожал плечами и пропустил мой вопрос мимо ушей.
'Лучше расскажи еще что-нибудь о своих заграничных впечатлениях. Ты, безусловно, хороший гонщик, но, пожалуй, не представляешь себе, как надо действовать, чтобы в глазах мировой общественности виновной всегда казалась другая сторона'.
Он явно уклонялся от прямого ответа. Как выяснилось впоследствии, с декабря 1938 года все планы и распоряжения, касавшиеся порабощения Чехословакии, проходили через его руки.
'Хрустальная ночь' — вот что, по-моему, больше всего повредило нашему международному престижу, — продолжал я. — Меня просто пугало то, что я читал в газетах и слышал по радио, когда в дни рождества и Нового года гостил у Караччиолы в Лугано. Сколько возмущения нашим государством! Сколько оскорблений в его адрес! Нам только остается порвать отношения со всеми странами. За границей наши антиеврейские мероприятия называют варварскими преступлениями!..'
'Это пятнышко на нашей визитной карточке скоро поблекнет, — прервал меня Бернд. — Действия наших вооруженных сил в Испании вызывали те же комментарии. А ведь там все делали мы: именно наши пикирующие бомбардировщики проложили генералу Франко путь в Мадрид'.
О преследованиях евреев мой дядя не проронил ни слова. Но его молчание было достаточно красноречивым.
Он испытующе посмотрел мне в глаза и сказал:
'Военные были и остаются самым цельным и чистым элементом государства, они образуют его костяк. Имея в руках эту силу, фюрер изменит лицо всей Европы. Так-то, дорогой Манфред! Все мы, конечно, надеемся, что дело обойдется без кровопролития. До сих пор фюрер избегал его с помощью гениальных шахматных ходов, но никто не знает, долго ли еще другие народы будут мириться с его политикой'.
Отечески заботливым тоном, однако же, не без насмешки он посоветовал Бернду:
'Ты следи только за одним: пусть твой маршал Геринг вовремя позаботится о своих 'легендарных' воздушных силах. Может статься, они нам очень понадобятся'.
'Я все знаю, мой генерал, — ответил Бернд. — Наши самолеты четко выполнят любое задание, куда бы их ни послали. На этот счет Геринг не сомневается, но он здорово злится на штатских пропагандистов Геббельса. Сейчас он серьезно обдумывает, нельзя ли, воспользовавшись скандальным мезальянсом нашего уважаемого военного министра фон Бломберга, как-нибудь разжечь антикоммунистические настроения, заявив, что, мол, именно коммунисты подложили ему в постель отъявленную проститутку Эрну Грун! То есть внушить народу, что таким образом они хотели подорвать авторитет нашего 'первого офицера'.
'Пожалуйста, замолчи, — недовольно перебил его отец. — Не стоит об этом!'
'Но, к сожалению, в офицерских казино до сих пор без конца говорят об этой истории', — продолжал Бернд.
'Все-таки непостижимо, чтобы генерал-фельдмаршал тайком от общественности и при весьма загадочных обстоятельствах ни с того ни с сего женился на уличной женщине, — осторожно проговорил я. — Это очень странно, даже если в роли брачных свидетелей выступили фюрер и Герман Геринг'.
Дядя Вальтер поднял руку в знак окончания этого щекотливого разговора и предложил выпить...
Заиграл оркестр. В зеркальном зале выстроились пары для традиционного полонеза. Мне удалось пригласить мою мать, и в течение следующих десяти минут мы с ней были абсолютно счастливы. Вообще в этой атмосфере общего хорошего настроения я не скучал, время пролетело незаметно, и только в первом часу ночи мы с матерью и братом покинули клуб.
Между прочим, на подобных вечерах мне всегда казалось, что мать пристально наблюдает, не оказываю ли я предпочтение какой-либо из кузин. Дело в том, что эти родственные встречи с заботливо выращенными сельскими простушками дворянских кровей были своего рода ярмарками невест. Но ни мать, ни я никогда не обнаруживали среди них хоть одну, достойную внимания.
