Райхлина. Во время его допроса в управлении мюнхенской полиции там, ко всеобщему удивлению, неожиданно появился прокурор Хайцлер, и не один, а вместе со своим немецким коллегой Гейнцем Нойбертом, тоже служившим у американцев. Оба потребовали освобождения Райхлина, но не добились своего.
В дальнейшем Райхлин вновь заверил прокурора участкового суда Гофмана, что вопрос о получении денег от г-жи фон Браухич был полностью согласован с прокурором США Оскаром Хайцлером. Тогда прокурор Гофман передал это дело в Верховный суд США во Франкфурте-на-Майне. Там оно и заглохло. В итоге этого эпизода у меня были все основания полагать, что заинтересованные инстанции решили окольными путями спровоцировать мою жену на вручение взятки, чтобы на этом основании арестовать и ее.
Треволнения, пережитые Гизелой, оказались выше ее сил. Под влиянием сильнейшего нервного потрясения она попыталась покончить с собой. На это не рассчитывали даже наши злейшие враги.
В то утро мою камеру открыли в необычно ранний час. Дежурный повел меня в здание администрации. Начальник тюрьмы сказал мне: 'Должен вам сообщить, что сегодня пополудни ваша жена отравилась соляной кислотой'. И, обращаясь к дежурному: 'Уведите заключенного!'
Последующие часы я провел в своей камере в состоянии, близком к помешательству. Под вечер под охраной конвойного и в сопровождении моего адвоката я был доставлен в штарнбергскую больницу.
С помощью искусственного легкого врачи старались спасти Гизелу. Еще было не ясно, к чему приведут их усилия, но меня довольно скоро отвезли обратно в тюрьму.
Лишь во второй половине следующего дня мне сочли нужным сообщить, что она еще жива. Эти страшные события настолько подорвали мое здоровье, что тюремная администрация решила поместить меня в больничное отделение. Я оказался в палате для послеоперационных больных.
Заключенные, отбывавшие длительные сроки, нередко в припадке 'тюремного психоза' сами калечили себя. Они глотали гвозди, ножи, куски проволоки, сломанные ложки или даже бритвенные лезвия.
В моей палате находилось 14 легкобольных, включая меня. Нам поручили заботу о пациентах, поступавших из операционной. Когда они пробуждались от наркоза, мы обеспечивали их всем необходимым и ни в коем случае не разрешали им пить. Санитар приходил только дважды в день. Мне сразу бросился в глаза симпатичный с виду и весьма любезный пожилой господин, проявлявший прямо-таки трогательное внимание к нашим подопечным. Одетый, как и все, в тюремную одежду, он резко отличался от остальных. Изящные движения и жестикуляция выдавали в нем почти светского человека, а седина и добродушное выражение лица вполне подходили к образу благообразного джентльмена. Во всяком случае, в нем никак нельзя было заподозрить преступника. Тяжело вздыхая, он жаловался на 'трагизм' своего положения: его без конца обвиняли во взломе сейфов, тогда как он, по его словам, лично этим никогда не занимался.
От нашего санитара, некоего Кирилла Графа, приговоренного к семи годам заключения за подделку денежных знаков, я узнал, что мой новый седовласый 'друг' Манек Бутц, он же Гольденбаум, возглавлял международную банду, специализировавшуюся исключительно на взломах несгораемых шкафов.
Слушать рассказы Манека о множестве разных стран было весьма интересно. Его особое искусство состояло в том, что, находясь в своем родном городе, он направлял своих людей в подходящие 'места работы', выбирая их в соответствии с экономической конъюнктурой. Он научился ловко играть на цикле 'конъюнктура — кризис — война' и сам называл себя сложным термином 'выгодоприобретатель'. Больше всего фортуна ему улыбалась в период кризисов или в смутные времена, автоматически следовавшие за ними.
Особенно ему везло в Германии после обеих мировых войн. И вдруг такая незадача! 'Понимаете, банально влип и попал за решетку', — медленно проговорил он и устремил на меня взгляд, полный смертной тоски.
'В этой жизни все вертится вокруг денег, дорогой друг, — авторитетно заявил он и незаметным движением передал мне сложенный газетный лист. — Газету я получил утром от старого знакомого, имеющего большие связи с внешним миром'.
Я развернул полосу и прочитал заголовок: 'Американский прокурор поручил мне связаться с Гизелой фон Браухич, заявляет мошенник Райхлин'.
'Видите ли, — сказал мне Манек, — все это мелкие людишки, любители, недотепы! Идиоты! Они решили пошантажировать вашу жену! Но, боже мой, какой примитив! Я и мои люди ни за что не связались бы с такими дешевыми обманщиками. — И многозначительно кивнул головой: — Между прочим, я довольно успешно сотрудничал с прокурором Нойбертом и его другом прокурором Мишке...'
'Не может быть!' — прервал я его.
'Напротив, это вполне возможно. До недавних пор здесь действовали американские участковые суды, которые рассматривали дела в ускоренном порядке. У них заведено заслушивать обвиняемого как свидетеля по собственному делу. Перед судебным разбирательством Нойберт и Мишке разыскивали друзей обвиняемых, в том числе и меня, и предлагали им свидетелей, готовых давать любые выгодные для подсудимого показания, и, в частности, если это требовалось, устанавливать его алиби. Понятно, что подобных свидетелей защиты было совсем нетрудно найти среди моих сотрудников, ибо мы всегда были сторонниками взаимной выручки. До суда оба прокурора тщательно проверяли все показания, оправдывающие обвиняемого. Делалось это, конечно, в обмен на крупную взятку. Так, нам не раз удавалось превращать черное в белое. Теперь, как это явствует из истории с вашей Женой, Нойберт, видимо, переключился с иностранцев на немцев и довольствуется довольно дешевыми вымогательствами'.
Манек тихонько добавил: 'Я скажу вам так: все наше правосудие прогнило насквозь, и купить его можно оптом ив розницу. В вашем случае вы тоже наверняка смогли бы что-нибудь 'состряпать'. Когда нас с вами везли па допрос, вы мне что-то сказали про бриллиантовое кольцо, помните? Вы передали его через одного заключенного вашему адвокату в качестве аванса за гонорар. Значит, ваш адвокат 'в порядке'. Так что действуйте смелее... Берите пример с нашего санитара Кирилла Графа. Даже находясь в тюрьме, он продолжает свои махинации, правда уже не в таких масштабах, но все же. Прежде чем попасть сюда, он возглавлял центр фальшивомонетчиков и с помощью своего тестя прокурора Шредтера обтяпывал те еще делишки! А этот Шредтер оказался настоящим болваном: во время допроса в полицейском управлении, испугавшись двух-трех лет тюрьмы, он выбросился из окна третьего этажа. Разбился насмерть!.. Короче, ничего не бойтесь и попробуйте действовать через вашего адвоката. Авось получится!' — сказал он в заключение.
Общаясь в тюрьме с ворами, взломщиками и прочими уголовниками, человек быстро становится недоверчивым и бдительным. Поэтому к предложению Манека я отнесся очень осторожно. А что, если это была ловушка? Я ни за что не хотел пойти на сомнительную сделку, в которой ни с какой стороны не нуждался.
Приятными нарушениями моего нескончаемого тюремного одиночества были допросы во Дворце юстиции. Прелюдия к ним начиналась уже в 5 утра: мне вручали галстук, подтяжки, шляпу и пальто. Затем являлся заключенный-парикмахер и брил меня. Нас заталкивали в 'зеленую Минну', и мы трогались. По пути к нам присоединялись заключенные из других тюрем. Как правило, машину забивали сверх всяких норм, арестанты ехали стоя, спрессованные как сельди в бочке. Потом начиналось долгое ожидание в крохотной камере, где, впрочем, можно было сидеть. Наконец, сопровождаемый конвойным и чувствуя себя почти на свободе, я шел по длинным коридорам до кабинета советника суда первой инстанции д-ра Лорца. Чем-то мы были симпатичны друг другу, и часто мне казалось, что ему крайне неловко допрашивать меня по этому делу. Он, конечно, понимал всю несостоятельность обвинения — это было видно из его тона и характера задаваемых вопросов.
Снова и снова разговор шел об одном и том же: 'Какого рода были ваши связи с восточными спортивными инстанциями? Получали ли вы задания? Если да, то от кого? Получали ли вы деньги от коммунистов? Есть ли посредники между 'Восточной зоной' и вами? Какие личные причины побудили вас создать комитет?' — и так далее, и тому подобное.
Однажды ему показалось, будто он 'напал на след', и его рвение мгновенно усилилось.
Речь шла о том, что во время Всемирного фестиваля молодежи я жил в доме для гостей правительства ГДР. Из этого, утверждал он, явствует моя теснейшая связь с этим правительством. Я понял,
