Расторгуеву провести исследование плоского штопора на одном из своих спортивных самолетов.
- Посмотрим, что это за 'тигра', - с улыбкой согласился Виктор, хотя никому еще не удавалось вывести самолет из плоского штопора.
Конечно, испытатели подходили к этому 'зверю' постепенно и очень осторожно. Но в конце концов им удалось 'подобрать ключи'. Срыв за срывом, штопор за штопором, и к исходу испытаний они накрутили две тысячи плоских витков.
Виктор Расторгуев стал первопроходчиком этого сложнейшего явления в полете. Поэтому его можно смело поставить рядом с Константином Арцеуловым и Василием Степанченком.
Арцеулов, как известно, в 1916 году впервые вывел самолет из нормального штопора. Степанченок в 1933 году впервые проделал перевернутый штопор, в который можно угодить из положения вверх колесами. И наконец, Расторгуев в 1938 году испытал методы вывода самолета из плоского штопора.
В меру честолюбивый, Виктор воспринимал славу весело: есть - хорошо, нет - переживем!.. Но уже в середине мая тридцать седьмого года она ласково коснулась его плеч: на первой полосе 'Правды' мы любовались его портретом с подписью: 'Мировой рекордсмен парящего полета на планере - дальность 652 километра'.
Настроение у Виктора менялось быстро - он был очень эмоционален. Я представляю его лицо - сейчас бы сказать ему: 'Виктор, поздравляю! Твоим именем назван один из кратеров на Луне!..' Вот бы поднялся хохот, безудержный, попробуй такого убедить, что это правда!..
Как-то в конце лета сорокового года, возвращаясь домой после работы, мы с Виктором делились впечатлениями. Нам обоим хотелось найти у 'немцев' что-нибудь этакое похуже.
- Можно подумать, - говорил Виктор, - что они знают 'петушиное слово' и заклинают им создаваемые самолеты, - все они устойчивы, хорошо управляемы и в этом похожи друг на друга.
- А ты недалек от истины, - согласился я. - Но вот что здорово: это слово уже 'поймали'. Оказывается, все немецкие фирмы строят машины по единым нормам: они придерживаются строгих стандартов в соотношении рулей, моментов, усилий, площадей... Да что там: всё по-немецки, все каждой машине выдается по норме.
И мы с Виктором все же, сопоставляя скорости и высоту полета, нашли, что наши новые машины: МИГи, ЛАГГи, ЯКи, 'пешки' - не уступают иноземным.
Будто бы повеселев, шли дальше, затевали новый разговор о чем-нибудь, но неизменно скатывались к 'немцам'.
- Простота и уют! - говорил Виктор. - Сядешь в кабину, одним взглядом все приборы охватишь - их немного.
Я киваю головой: самое нужное. И не случайно на черных шкалах две ярко-желтые засечки: 'от' и 'до', - между ними стрелка... Сразу видно, что все стрелки на местах.
- Действительно, на кой черт все эти цифры читать? - горячо подхватил Виктор. - Представь, боевой вылет - что мне до них? Все внимание - куда? На небо: где противник.
- Да, это не пустяк, - говорю. - Мы тут как-то в воздухе жестикулировали с Гринчиком, словно немые. Как сговоришься? У него есть радио, у меня - нет!
Мы помолчали. Подойдя к дому, Виктор будто враз выплеснул все раздумья:
- Черт с ними! Наши новые истребители не хуже, - и запнулся; подумав, продолжал потише: - Только маловато их. Пока-то дойдут до большой серии... попадут в части... А немцы уже заставили работать на себя всю Европу!
Пришлось согласиться: 'Рейх - на коне!' И впервые так отчетливо возник вопрос: что делается сейчас в наших истребительных частях?
Ответ не заставил себя ждать.
Осенью же сорокового года проездом в санаторий ко мне заскочил Виктор Ильченко, приятель еще по Коктебелю, известный планерист-рекордсмен. Забегая вперед, скажу, что Виктор сохранил прекрасную спортивную форму и после войны, завоевав несколько мировых рекордов дальности парящего полета на двухместных планерах.
- Привет сибиряку-минусинцу! - встретил я его.
Он широко улыбался.
Сели за стол.
- Ты, Витя, из каких краев?
- Стоим в Молдавии, недалеко от границы.
- Ну, как там у вас? На чем летаете?
- На 'ишаках'. Хорошо... Пилотаж - двойные бочки. Прелесть! А сады! Ты не можешь себе представить, что там за сады! Ветки ломятся. Солнце, ни облачка. Жара. Заберешься в сад - прохладно. Не то что на горе Клементьева, кроме выжженной травы - ничего!
Все это было сказано чуть ли не на одном дыхании, без передышки, и сенсационно Виктор закончил:
- Я, брат, женился, славная девчушка!
- Поздравляю! Как же это ты вдруг, давно ли?
- С месяц, - он от души засмеялся.
- И уже разлука?
Ильченко встал, посмотрел в зеркало, одернул на себе отлично сидящую гимнастерку одним движением так, что все складочки ровно расположились под ремнем сзади.
- Да, вот еще. У нас новые порядки: летчикам никаких поблажек - полная строевая подготовка и ружейная стрельба. Провели понижение в чинах. Из школы теперь, шалишь, выпускают только сержантами: 'солдат-летчик'. Тимошенко порядки ввел; строг, говорят, до ужаса!
- Ну, как новые самолеты осваиваете? - спросил я. - Каковы впечатления?
Он улыбнулся:
- Пока никак. Пришли тут к нам МИГи. Говорят, они строги и тяжелы-командир наш еще не вылетал, а без него как же? Ждут инспектора из Москвы, он выпустит командира, потом уже пойдут остальные, постепенно, по должностям.
- Глядишь, к твоему приезду все и отладится, - заметил я.
Наши испытания немецких самолетов имели для отечественной промышленности большое значение. Правда, с опозданием мы получили точные сведения о боевой технике немцев. Сведения не слишком утешительные, но ясные: их самолеты сбивать можно - только нужно закаливать новое оружие!
Шел 1941 год.
Большое поле аэродрома залито солнцем, в лучах его весело сверкает металл. С земли и сверху доносится гул моторов. День выдался теплый, тихий - такие дни случаются в середине мая. Они особенно заметны после московской зимы и серого, туманного апреля.
На бетонной дорожке перед ангарами остановился большой зеленый автобус и несколько 'эмок'. Захлопали двери - из машин выскакивали, разминаясь, военные. У старших офицеров, отлично одетых, было больше голубых петлиц, среди них выделялись и красные.
- Очередная экскурсия, - холодновато заметил ведущий инженер, окинув взглядом группу. Мы с ним направлялись к своему самолету, подготовленному в полет.
Прибывшие устремились к нескольким опытным машинам, стоявшим здесь же, на линейке, вблизи ангара. В глаза бросилась особенно высокая и знакомая фигура - человек был на голову выше других. 'Минов!' - обрадовался я и крикнул:
- Леонид Григорьевич!
Он обернулся. Мы пошли навстречу друг другу.
Внешне он мало изменился: все тот же орден Ленина, медаль 'XX лет РККА' и большой знак мастера парашютного спорта.
Минов улыбался.
- Рад видеть, Игорь, - сказал он, крепко пожимая руку.
