Неожиданная встреча взволновала меня. Мы давно не виделись, и этот майский день всколыхнул воспоминания о планерной юности.
Мы были спортсменами и, должно быть, надолго ими останемся: ни время, ни разница в возрасте, ни служебная лестница не стерли коктебельской закваски. В глазах Минова все те же искорки.
Но первые слова его после общих слов приветствия меня насторожили, показалось, он озабочен.
- Вижу, вы в форме - у вас все просто и ясно.
Я улыбнулся.
- Были преграды, Леонид Григорьевич. Вы знаете, чего стоит путь в испытатели. Как будто преодолел...
- Я не о том. Мне жаль, что с планеризмом вы тоже покончили, - заметил он с досадой.
- Пожалуй, это уже пройденный этап. - Я посмотрел вверх. Небо было яркое, формировались маленькие кучевые облака, столь желанные когда-то; нельзя сказать, чтобы они меня совсем не волновали.
- Обидней всего, - продолжал Минов, - что фашисты теперь ловко экспериментируют, применив опыт буксировки и массовой переброски воздушных десантов. Эти 'эксперименты' они проводят в боевых операциях на Кипре, в Греции, в Северной Африке... А наша готовность не в лучшем виде. Уж я-то знаю это, поверьте, - он нервно покусывал сухой стебелек. - Ужасно глупо, сбрасывали на маневрах в тридцать пятом, тридцать шестом годах тысячные десанты, а сейчас, боюсь, осталось только что для парадов.
- Может быть, вы, Леонид Григорьевич, сгущаете краски? - мне была непонятна его тревога.
Минов обвел глазами аэродром.
- Какие из этих самолетов армия имеет в достатке? - И, помолчав, сам же ответил: - Старое устарело, новое только осваивается.
Мы помолчали.
- И все же я не унимаюсь, - сказал Минов, лицо его упрямо засветилось, - разработал план организации отдельных воздушнодесантных войск. Хочется собрать воедино всех опытных парашютистов и планеристов, обзавестись десантными многоместными планерами и буксировщиками...
- При вашей энергии, Леонид Григорьевич, это вполне осуществимо, - заметил я.
- Пока не получается. Представьте: возражают, аргументируют, не понимают и, главное, мешают... Но я добьюсь, все равно добьюсь! - Он произнес это сильно, убежденно. - Ну, об этом хватит, - сказал он, улыбаясь уже совсем спокойно, - я вижу, вы собрались в полет. На чем же?
Мне хотелось блеснуть. Увы! На фоне опытных истребителей мой самолет выглядел не последней моделью - слишком громоздкий, неуклюжий, с толстым крылом, на солидных, широко расставленных ногах шасси, с заостренным, как головка снаряда, стальным носом. Это был ИЛ-2 - его первый одноместный вариант. Кабина, забронированная толстым стеклом и сталью, выглядела горбатой. Ведущий инженер подал мне знак, механик освобождал рули от струбцинок.
Мог ли тогда я, еще молодой испытатель, предположить, что этот самолет станет легендарным воздушным солдатом на фронтах Отечественной войны, до которой оставался всего один месяц!
Война определила успех ИЛа, а пока что перед нами стоял совсем не герой дня - очень обыкновенный самолет, во всяком случае внешне не броский, темно-зеленый, и мне предстояла самая повседневная работа: провести его испытание на устойчивость и управляемость.
Я показал Минову на самолет.
- А-а, ИЛ-2! У нас его пока недооценивают, а зря, - сказал он оживленно: признаться, я не ожидал такой реакции, - очень дельная штука! Как он в полете?
- Простой, послушный... Конечно, не истребитель, - как бы оправдывался я, - это головная машина южного завода. Опытную испытывал шеф-пилот Ильюшина - Владимир Коккинаки.
Мы подошли ближе.
- Ну-ну, Сергей Владимирович постарался всем на удивление, - сказал Минов, - ударил в самую точку. Быть в воздухе неуязвимым - это дело! - Он смотрел на машину, не скрывая своего восхищения. - В ней весь Сергей Владимирович: механик, летчик и инженер. Конструктор с планерной выучкой юношеских лет!
Я рассказал Минову, что был свидетелем постройки одного из первых штурмовиков. Это было в тридцать первом году на авиазаводе. Большой биплан с серым граненым носом: броневые листы угловато прикрывали мотор, пилотскую кабину. Страшновато было смотреть, когда он поднимался. Не зря его назвали 'ТШ' - 'Тяжелый штурмовик'.
- Что там тридцать первый! - не удивился Минов. - Я помню, 'летающие броневики' пытались строить еще в первую мировую войну... На том уровне техники!.. Особенно моторной. Розовые мечты! Вот теперь - самое время. Как говорится - 'под занавес'! - Леонид Григорьевич сделал ударение на последнем слове. - Однако вам пора, уже ждут. Давайте я помогу.
Он взял парашют, и лямки его мгновенно образовали две петли. Я просунул в них руки. Минов ловко застегнул на моей груди карабин. Два других, на ногах, - я сам.
- Вот и ладно, - сказал он, поправляя лямки на спине, и тепло добавил: - Трогайте.
Я полез сперва на крыло, потом в высокую стальную кабину.
- К счастью, у немцев таких нет! - крикнул Минов, показывая рукой то ли на стальной нос машины, то ли на торчащие из крыла пушки.
Я помахал ему перчаткой, пристегнул ремни и, наклонившись за борт, крикнул:
- От винта!
Сдвинув на себя тяжелый бронированный фонарь, я включил лапки зажигания. Потом повернул вентиль воздушного баллона. Винт медленно, с тяжелым вздохом провернулся, показывая мне поочередно концы лопастей... И вот рывок - мотор пошел, потряхивая и сильно резонируя в стальном футляре. Мотор и человек заделаны в одну стальную коробку громадного летающего танка...
'Если воевать? - спросил я сам себя. - А может быть, на этом?' - и стал набирать горкой высоту, зная, что там, на земле, смотрит мой учитель, знаменитый летчик и парашютист.
Домой я шел пешком. В лесу густо пахло сосной, шумели ветки. Я был еще под впечатлением внезапной встречи с Миновым.
Он все тот же - высокий и очень худой, будто всю свою жизнь жадно тянулся к солнцу. Шея непомерно длинная, высокий лоб; глаза большие, серые, умные, то чуть насмешливые, то серьезные и ласково убеждающие. Всегда знал его оживленным оптимистом...
Участник революции, Леонид Минов сперва сражался красногвардейцем. Но уже через два года, в двадцатом году, он научился летать и смог преследовать белополяков с воздуха на самолете 'вуазен'. Затем, в первый год мирной жизни, стал инструктором-летчиком, а еще через три года - начальником летной части 1-й Московской высшей школы красных военных летчиков.
Трудно представить себе авиацию начала двадцатых годов. Конечно, она была... И летали. Но как?
Оставшиеся после двух войн - мировой и гражданской - самолеты в летной школе 'гробились' так часто, что похороны авиаторов приурочивались к определенному дню недели - к субботе, скажем.
И все же смельчаков хватало. Учили и учились. Вот если бы не моторы... Чаще всего они ставили летную работу на прикол. И тогда сам инструктор вместе с курсантами в который раз брался за ремонт и переборку своего мотора. В ангар и из ангара аэроплан катили только на руках. Двое курсантов поднимали хвост самолета себе на плечи, остальная группа, уперев руки в крыло, толкала машину. Поистине: любишь кататься, люби и саночки возить!
Примерно из такой обстановки красвоенлет Минов - молодой, высокой культуры военачальник - командируется в апреле двадцать пятого года во Францию консультантом по авиационным заказам с исполнением обязанностей авиационного атташе.
В Париже, среди дипломатов и коммерсантов, Леонид Григорьевич не растерялся. Напротив, обаятельный и остроумный, с незаурядной внешностью мсье Минов стал вскоре желанным гостем во французском национальном аэроклубе и на авиазаводах известных фирм.
