В дорогу приготовила две курицы, напекла пирогов, купила икорки и бутылочку любимой 'Охотничьей'. Все это мало утешило, по сердцу словно кошки скребли, вроде шел на операционный стол.
В поезде успокоился, хорошие соседи, на станциях пошли огурчики всякие, ну, одним словом, что бог послал.
За стеной кто-то нетерпеливо перебил:
- Ну что, в санатории дали тебе жизни? Поди, совсем есть не пришлось?
- Беда. Прибыл к начальнику военного санатория, - оказывается, он уже ждет меня, Алкснис звонил ему.
'Режим вам предпишем жесткий!' - говорит мне.
'Небось морковные котлетки и физкультура с утра до вечера?'
'Не обязательно. Можете отдыхать целый день в кровати. У изголовья поставят вам яблоки и простоквашу. Кушайте сколько угодно'.
'Вы не ошиблись, доктор? - встревоженно спрашиваю его. - Мне худеть надо'.
'Нет, нет. Именно так. Предупреждаю, не вздумайте ночью вылезать в окно. Поставим часового...'
Чем кончилась эта история, нам узнать так и не удалось. Пришел механик и сказал, что машина готова.
Идем к самолету.
На небе рваные слоистые облака на трех высотах. Кое-где пробивается солнце. Нижний край облачности метрах в восьмистах.
Через несколько минут моя машина ЯК-9 уже в воздухе.
Нужно сделать несколько скоростных площадок для определения максимальной скорости. На каждой из них тщательно устанавливаю по потоку створки радиатора, подтягиваю щитки и шасси, регулирую обороты винта.
Облака, сверху темные, снизу белые, бешено несутся мне навстречу. Я иду между ними словно по коридору. Внизу сквозь разрывы облаков просматривается черно-белая земля.
После третьего разгона, взглянув на расход горючего, замечаю, что из правого бака бензин расходуется быстрее, чем из левого. Собственно, в левом расхода почти нет.
В памяти промелькнул давний 'опыт' вынужденной посадки без горючего. Это меня многому научило: все чаще посматриваю на стрелки бензиномеров.
Я летел скоростной площадкой на высоте 1100 метров в сторону аэродрома и все надеялся: вот-вот включится в подачу левый бак. Стрелка правого бензиномера подходила к нулю, левый показывал 220 литров. Надеялся, но настороженно ждал. Пройдя аэродром, я уже собирался выключить приборы и стал записывать результаты полета в планшет.
Вдруг ровный гул мотора прервался.
Хлопки, перебои, рывки, машину затрясло, она стала заметно тормозиться. Быстрый взгляд на давление бензина - стрелка трепещет на нуле!.. Сдал.
Секунды растянулись - до такой степени ясно, быстро и четко работала мысль: 'Винт на тяжелый шаг!..' И уже потянулись обороты к двум тысячам; смотрю вниз, назад - там где-то аэродром, а правая рука уже ввела самолет в крутой разворот влево.
'Скорость! Скорость смотри!' - подсказывает сознание. Рука давит на ручку, машина все больше опускает свой длинный нос.
Взгляд как бы раздвоился: один в кабину - там стрелка скорости скачет около 280 километров в час, другой - на аэродром. Высота быстро падает. Иду под углом к аэродрому. Нужно сделать еще разворот градусов на сто шестьдесят, чтобы попасть на полосу. Стрелка высотомера прошла шестьсот.
'Скорость... Крен... Скорость... 270... 260... Все остро и ясно. Крен, разворот крут... Скорость держать... Надо круто развернуться и не потерять скорость. Кажется, укладываюсь - расчет верный!'
Еще не дойдя до створа полосы, уже выхожу из разворота и вижу землю метрах в пятидесяти. Сейчас особенно заметно, как быстро 'сыплется' к земле 'безмоторная' машина.
Впереди полоса. Делать больше нечего, начинаю выравнивать из угла и вижу: недолет! Подо мной сугробы, канава... укатанная полоса маячит впереди. Ну, родной, еще немного!
Машина уже выравнивается, задран нос. Гаснет скорость, в кабину уже не смотрю. Очки на лоб, фонарь назад.
Замедляет вращение серебряный диск винта, тихо, непривычно. Сейчас машина нырнет в снег. Левая рука судорожно ищет упор перед лицом...
И вдруг... Что это?
Мотор делает несколько рывков и, дергаясь и трясясь, увлекает машину вперед. Покачиваясь, самолет вновь обретает жизнь - проходит над канавой. Подо мной край полосы.
'Кран шасси на выпуск!' Левая рука уже сработала. Резкий стук ставших на замки стоек. Еще мгновение, и самолет катится по аэродрому. Мотор опять затих, и лопасти вращаются так медленно, что их можно считать.
Самолет остановился недалеко от строений летно-испытательной станции - я не воспользовался тормозами, дал ему бежать по инерции.
Удача! Редчайшая! Не миновать бы мне сугроба... В лучшем случае, конечно, машина прощай! А то и меня бы - ногами вперед! Надо же включиться мотору как раз вовремя, чуть подтянуть (в трубках где-то скопилось немного бензина - ровно столько, сколько нужно), - думал я, вытирая кожаной перчаткой лоб.
Были волнения и на земле.
Подошли Володя и Жорж, мы молча обнялись. Они слишком добросовестно стучали своими рукавицами по моей спине, так что я взмолился.
Поярков подробно расспрашивал, смотрел записи. Обычные слова - то серьезные, то шутливые, и все же в них и в светившихся теплотой глазах было что-то особенное.
Приехал директор завода Леонид Петрович Соколов, он благодарил меня за удачную посадку.
Стали разбираться, в чем дело. Обнаружили подмерзание обратного клапана в питающей магистрали левого бака: клапан плавает в бензине и может подмерзнуть. После доработки вынужденные посадки, которые по этой причине имели место и на фронтах, прекратились.
На летной станции завода работал сдатчиком летчик-испытатель старшего поколения Яков Георгиевич Пауль. Он летал еще в мировую войну на 'вуазенах', затем в гражданскую на 'фарманах' и сохранил свое летное искусство до сороковых годов, прекрасно пилотируя фронтовые истребители 'Яковлев-9'.
Мы познакомились и подружились с Яковом Георгиевичем. Он оказался милейшим и интереснейшим человеком.
Очень высокий и худой, Пауль внешне напоминал мне рыцаря печального образа - Дон-Кихота. Когда он надевал лоснящийся от времени и работы молескиновый черный костюм, высокие, с вытертым мехом на голенищах унты и перетягивал себя лямками парашюта, а на голове его красовался остроконечный кожаный шлем с широким воротником, это сходство еще больше увеличивалось.
Пауль говорил тихо, неторопливо, сам никогда не смеялся, только глаза улыбались. О себе говорить не любил и считал свое дело обыкновенным. Но всех знаменитых авиаторов он, конечно, знал и умел о них рассказать.
Как-то зашел разговор о смелости, находчивости, внимании. Яков Георгиевич слушал, а потом и сам поделился воспоминаниями.
В середине тридцатых годов завод строил двухместный разведчик 'Валти'.
Как-то один летчик собрался в сдаточный полет, а трое других торопились на дальний старт на том же аэродроме. 'Подвезу', - предложил коллега. С трудом втиснулись эти трое в фюзеляж за второй кабиной, и летчик порулил на старт. Но, забыв высадить 'пассажиров', он пошел на взлет.
'Что-то неладно', - подумал летчик, заметив в полете огромное стремление самолета опустить хвост...
