Тут он вспомнил о трех друзьях сзади и поспешил на посадку. Сел, поругался немного и, решив, что все вылезли, опять пошел на подъем.
Но один из 'пассажиров', пропуская остальных, успел выбраться только на фюзеляж.
Двое спрыгнули и отскочили в сторону, а третий так и остался верхом. Он ухватился двумя руками за турель и орал во всю мощь своих легких. Но пилот не слышал, самолет набрал высоту. Бедняге стало холодно, руки окоченели. Его спасли молодость и сила - он совсем не желал отправляться за борт без парашюта, и кое-как дотерпел до посадки.
На земле силы его оставили - он свалился как мешок. Однако, пролежав минуты две, встал и направился к своему самолету.
Однажды Яков Георгиевич обратился ко мне:
- Вы знаете Евгения Карловича Стомана?
- Только слыхал о нем.
- Он давно работает с Туполевым. Недавно Стоман звонил мне. Конструкторское бюро Туполева собирается пригласить вас на испытание опытного самолета 103-В. Они хотят взять реванш - нужен молодой, энергичный летчик.
- Спасибо, Яков Георгиевич, это приятно слышать. Не знаю, сумею ли оправдать ваше доверие и их надежды. Как посмотрит на это мое начальство?
- Это как будто согласовано.
- Тогда хорошо, - сказал я, но, подумав, добавил: - А как же быть с ЯКами? Ведь база Туполева на другой стороне реки.
- Это ерунда, дадут У-2 для полетов к ним. Я думаю, можно совместить. Советую.
- А вы не хотите, Яков Георгиевич?
- Тут дипломатия... Наш завод не очень заинтересован. Мы перешли на другой самолет и считаем, что с туполевской машиной уже всё. К тому же им нужен человек помоложе. Попробуйте, они еще верят в свою машину.
Несколько волнуясь, мы втроем - Поярков, Александров и я - идем на новую работу.
Опытная машина! В этих двух словах слишком много вопросительных и восклицательных знаков. Это загадка. Она волнует, как новая интересная книга с неизвестным концом, куда так и тянет заглянуть.
По торосистому льду переправляемся через реку, получаем пропуска в проходной и, наконец, входим в кабинет начальника летно-испытательной станции. Комната настолько мала, что мы в своей неуклюжей одежде сразу ее переполняем.
В одной руке Стомана телефонная трубка, в другой - зажигалка. Слегка жестикулируя последней, он говорит по телефону:
- Мы сняли с 'Верочки' все капоты и проводим тщательный осмотр. К вечеру намерены сделать уборку стоек. Да, вероятно... Вот только что прибыли, - он взглянул на нас. - Покажу им 'Верочку'. Думаю, что дня три хватит на знакомство, - он вопросительно посмотрел на нас.
Я неопределенно развел руками.
- Ну, может быть, прихватим еще пару дней, - продолжал он, - во всяком случае, в этот же срок попробуем пробежки... Да, да, всего хорошего, Александр Александрович.
Ну, будем знакомы, - сказал он, приветливо улыбаясь нам.
Евгений Карлович Стоман, инженер-летчик, руководил небольшой летно-экспериментальной станцией опытного конструкторского бюро Андрея Николаевича Туполева. Стоман летал еще в гражданскую войну, где и отличился в боевых действиях против басмачей. Об этом свидетельствовал орден боевого Красного Знамени на его груди. Как я потом узнал, Евгений Карлович был еще и полный кавалер четырех солдатских георгиевских крестов, - за исключительную храбрость, проявленную в годы первой мировой войны. Его имя значится в Георгиевском зале Кремля.
Когда Стоман поднялся из-за стола, я обратил внимание на его подвижную невысокого роста фигуру. Лицо худое, слегка желтоватое; было заметно, что он много курит, почти не расстается с прямой трубкой и плоской зажигалкой, снабженной решеткой вроде поддувала.
Евгений Карлович подробно расспросил нас: где живем, как питаемся, - это было в то время не простым делом. Говорил не торопясь, очень приветливо, тщательно подбирая слова, и постепенно ввел нас в курс предстоящих испытаний.
Мы уже догадались, что 'Верочка' - так звали туполевцы свой опытный самолет - была той самой машиной, которую нам доверили испытывать.
- Вот смотрите на график, - Стоман положил на стол лист миллиметровки, - 'звездное небо'.
Действительно, мы увидели множество цветных крестиков, точек, кружков с хвостами и треугольничков, - это следы полетов на определение максимальных скоростей. Знаки были разбросаны по полю графика без сколько-нибудь заметной системы.
- Мы пробовали провести здесь кривые, - как бы поняв наши мысли, продолжал Стоман и сделал робкое движение карандашом. - Если даже вот так, то недобор около тридцати километров в час. А если поверить этим точкам, - он провел линию левее, - то тут недосчитаешься и всех ста против расчетной... А машина - конь! - он тряхнул зажигалкой, прикурил.
- Вероятно, нестабильная работа карбюраторного М-82, - заметил Поярков, - недобор мощности, особенно на боевой высоте. Это нам известно по отчетам из центра. То же происходит с ЛА-5.
- Конечно же!.. Теперь ясно и нам. Поэтому на 'Верочке' мы установили моторы с непосредственным впрыском топлива в цилиндры. Новые форсированные М-82. Надеемся, они-то отстоят машину. Вот взгляните сюда.
Стоман с видимым удовольствием отвернул край миллиметровки справа, и мы увидели четкий график максимальных скоростей.
- Разумеется, это расчетные кривые, - продолжал он, - но есть основания их оправдать... при вашей помощи. - Евгений Карлович упрямо посмотрел каждому из нас в глаза. - Вот здесь, как видите, надо бы получить на боевом режиме у земли что-нибудь... около 520 километров в час!.. А на расчетной высоте, пожалуй, можно ждать и все 560!.. Как?..
Стоман опять покачал кистью руки, любуясь своей самодельной зажигалкой с поддувалом, и высек искру. Я понимал, что в эту паузу мне нужно что-нибудь 'родить', и сказал неопределенно:
- Хорошо...
Жорж и Володя молчали. Не поднимали глаз от графика. Уставились в четкие линии. Линии были что надо, но при виде 'звездного неба' на миллиметровке слева расчетные цифры казались похожими на мечту...
Душой 'Верочки' был ее старший механик Михаил Федорович Жилин, энергичный и веселый человек. Казалось, весь свой характер он передал машине.
Сначала мы любуемся ею издалека.
Нравится все: и нос фюзеляжа и смотрящий вверх огромным глазом фонарь. В высоких стойках шасси чувствуется порода - что-то от резвого скакуна. Гладкое крыло блестит лаком. На хвосте по концам взметнувшегося стабилизатора две овальные шайбы.
Подходим и забираемся по трапу в кабину. Поскрипывая, принимает меня необжитое кресло. Сияют стекла черных приборов. Над головой сквозь прозрачный плексиглас видно небо. Пахнет краской, искусственной кожей.
Самолет произвел впечатление. Захотелось поскорее подняться в воздух, и мы рьяно взялись за дело.
На третьи сутки, к трем часам, когда низкие свинцовые облака со снежными зарядами уже клонили день к сумеркам, а мы как следует намерзлись, наплясались в снегу, изучая машину, подкатил легковой автомобиль.
С шоферского места поднялся высокий человек с бледным тонким лицом. Его одежду, слишком легкую, завершала старинная, изрядно потертая фуражка с гербом инженера-механика: молоточек и ключик
