бросились к нему, протягивая руки. Николай, опираясь, встал, попытался шагнуть, но унты снова провалились в снег.
- Нормально, - ответил Николай, смущенно улыбаясь, и добавил: - Ноги, руки целы, голова на месте.
- Мы всей батареей смотрели, как вы кувыркались, - начал один из солдат, чуть постарше (ему, видно, страсть хотелось рассказать, как было). Красиво! Дыба - наш ефрейтор - орет: 'Что уставились, пилотаж не видели?.. Айда на лыжах в обоз за хлебом!..' Мы с Николаем - враз на лыжи.
- Вот и познакомились, - сказал Адамович, - меня тоже Николаем зовут, а вас как?
- Василием... Только мы шагов сто отошли, как Дыба заорал, будто команду в атаку дает: 'Горит!.. Падает!..' Глянули вверх - только черный хвост за самолетом, и хлоп за лес. Гул, как от далекого снаряда... Тут и вы - на парашюте, тянет ветром к лесу. 'Отставить обоз! - крикнул Дыба. - Пролыгин, Шишов! К летчику на помощь! Живо напрямую!..'
Когда они садились в сани, один из бойцов заметил:
- Товарищ летчик, в шлеме у вас дырка.
Только теперь Николай ощутил в голове боль. Расстегивая кожаный шлем, почувствовал боль в руке. Стянул перчатку, посмотрел на руку - незаметно, провел по голове - нащупал шишку. В шлеме и впрямь была дыра...
На железнодорожной станции Николай хотел отпустить бойцов.
- Спасибо, друзья, - сказал он. - Здесь недалеко. Сам доберусь.
- Проводим вас до места, - ответил Пролыгин и с заметным удовольствием взвалил на плечо белый тюк парашюта.
Подошел пригородный поезд. Люди стучат - нога об ногу, приплясывают в проходе. Поезд пока стоит. Где-то у двери звучит гармонь. Николай слышит и не слышит. В глазах все еще продолжает расплываться по снегу огненная клякса - то исчезая, то возникая вновь черным взрывом. В спину и ноги будто врезались лямки парашюта, запах тлеющей головешки словно проник и сюда, в вагон...
Сам он кажется себе каким-то сонным или спящим: вокруг него люди двигаются облегченно, вяло - звуки приглушены.
Гармонь и песня - далеко. Множество слов, что-то про пули и кровь, про сестрицу в белом халате.
Громыхнул сквозящий эшелон, и пение совсем утонуло. Разметался дым над теплушками, проскакивают низкие платформы со стволами зениток, ствол к стволу, будто обнявшись.
Эшелон пропал, и гармонь слышней... 'И брошусь в атаку опять: за Одессу, за Львов, за Брест. Поклянусь: все верну тебе, Родина-мать!..'
Через две скамейки возбужденный женский говор: обсуждают горячо какое-то происшествие. 'Трое были... все - на месте!..' 'Так, - подумал Николай, - речь идет о падении самолета, и, как всегда, все видели, все знают'.
'...Горел с самого неба... Поди, еще дымится, наши все туда побежали...'
- Летчик-то как?
- Вестимо как - враз, вместе с ним... ничего не осталось.
- Сказывают, один на парашюте в лес спустился. Никак не найдут.
- Вот тебе и судьба - и не на фронте, а враз!
Николай подумал: 'Целых три - откуда взяли?' Солдаты, слушая, улыбались. Пролыгин хотел было вступить в разговор, пояснить, что летчик здесь, что он жив и здоров. Но Николай остановил его. Поезд тронулся.
Адамович со своими провожатыми прошел проходную института. Направляясь к штабу летной части, увидел у бытовки ангара возбужденных людей.
Взволнованные происшествием, все мы, летчики-испытатели, тоже высыпали сюда; мрачно говорили о пожаре в воздухе, ждали новостей. К месту падения ЛА-7 был послан ПО-2 и гусеничный вездеход с аварийной командой и врачом.
Все смотрели в сторону улетевшего биплана. Адамович подошел незамеченным почти вплотную. По сумрачным лицам ему нетрудно было понять, что здесь готовы к самым худшим новостям; возможно, о нем думают уже в прошлом.
Алексей Гринчик - наш ближайший начальник - Король, как мы его называли, был возбужден и очень расстроен, хотя и пытался скрыть это.
Столь неожиданное появление 'погорельца' ошеломило нас. В первый момент мы просто не поверили глазам и все замерли.
Первым проявил свой темперамент Алексей.
- Король, ты?! - заорал он. Лицо его менялось на глазах. Гринчик пошел на него, растопырив ручищи, как медведь на дрессировщика, и сжал в своих объятиях.
- Качать его! - крикнул кто-то.
- Качать индуса! - подхватили голоса.
- Качать фанатика! - орал громче всех Гошка Эйнис. - Жив, чертушка! Да как же это ты?!.
Когда всплески радости чуть поутихли, Николай обратился к Гринчику:
- Леша, тут со мной два бойца - что за парни! Очень мне помогли. Надо бы их накормить получше.
- Да, конечно... Сейчас мы их в столовую организуем... Да где же они?
Мы стали искать глазами, но их уже и след простыл.
- А знаешь концовку? - спросил Николай.
Мы шагаем с ним лесом, спустя много лет. Я только что напомнил ему, как мы его встречали с пожара.
- Какая еще концовка? Вроде все ясно: жив, здоров. Можно сказать о самолетах - пошли в серию, стали воевать, до победы.
- Да нет, не то. Это все очевидно.
- Что же? - спрашиваю.
- А вот что. Уже через несколько дней я смог приступить к работе. Собрался в первый полет на ЛАГГ-третьем. Зачем и что делать, уж не помню. Только вот что запомнил хорошо. Сел в кабину, стал пробовать мотор и чувствую - себе боюсь признаться - запах гари. 'Вот напасть! - думаю. - Психоз какой-то, не может быть!' Попробовал мотор, убедил себя в том, что теперь мне будет вечно мерещиться во всех кабинах запах гари, выругался, скомандовал: 'Убрать колодки', - и порулил на старт.
Рулю и все об этом. Как же я теперь буду работать во власти этого психоза? Взгрустнул прямо-таки...
Вырулил на взлетную. Прошу старт. Дежурный стартер дает мне вперед флажком. Закрываю фонарь, зажимаю рычаг тормозов и плавно даю газ. Веду сектор, мотор ровно принимает. Стрелки пошли: обороты, ПК... а в ноздри лезет опять эта гарь. 'Ну, дьявол!' Хотел было уже отпустить ручку тормозов - пойти на взлет, как в голову кольнуло: 'Ведь запах не тот! Горелой краской пахнет!.. Неспроста. Нет! Пусть говорят, пусть думают, что хотят, порулю домой. Надо смотреть - так летать нельзя!' - И покатился прочь с бетонки направо. Подруливая к стоянке, еще издали увидел недовольную физиономию механика. Не любят они возвращений со старта - намек на их брак. И опять я в сомнении: кажется, что и запаха почти нет, да и был ли он вообще? Знаешь, так терзаю себя сомнениями. Словом, вылез, говорю механику: 'Посмотрите, пахнет гарью, краской горелой, что ли...' А сам боюсь увидеть насмешку в его глазах. Самому зло на себя. Снял парашют, бросил на крыло. Не ухожу.
Механик с огромной отверткой полез на капот. Никакого энтузиазма. Вижу, от ангара вразвалочку 'отчалил' Алексей Гринчик: заинтересовался. Идет обыкновенно: серая кепка набекрень, куртка, брюки навыпуск и желтые туфли на толстенном каучуке. Помнишь, Леша любил попижонить. И стиль какой-то вырабатывал. Походочка - с легкой бортовой качкой. Подходит, руку на плечо мне и вкрадчиво: 'Ты что, король, вернулся?' - 'Да запах... Попахивает гарью'. - 'Скажи на милость!..' Сам стал серьезен, мне даже показалось - слишком, я сделал вид, что не заметил, и тоже отвернулся.
