Этот прежде послушный его рукам ИЛ теперь дрожит в стараниях, в неуклюжих попытках поднять нос, но, раненый, не может и снова опрокидывается подломленным крылом навстречу земле.
Дела!
Не теряя времени, Николай вновь дает рули на вывод. Сознание остро, ясно; он кажется себе совсем спокойным, скорее удивлен: 'Быть не может... Шалишь, бродяга!'
Когда же вторая попытка не удается и ИЛ в третий раз закручивается, будто подхваченный смерчем, пилот видит близко землю и понимает, что выводить можно в последний раз!
Этот миг, вспыхнувший ярче других, так и застрял в памяти на всю жизнь остановленным кадром. Не раз он возникал потом вместе с вопросом: 'Почему я не выскочил с парашютом - было еще метров семьсот?'
Непостижимо. Лежа на диване, когда есть время просмотреть любой ход, лучшим кажется только прыжок! В ту же злополучную секунду мог быть сделан только один-единственный ход. И он его сделал твердо, без сомнения: остался в машине, будто прирос к ней. Решил вытаскивать сразу ее и себя.
И что особенно странно: то была не безрассудная игра 'пан или пропал', а холодная и прозрачная мысль: 'Скольжением влево, резким скольжением влево не дать взбудоражиться потоку на изуродованном крыле!'
Остановить вращение тут же удалось. Самолет 'сыпался' теперь на какие-то огороды. Николай крепко надавил левой ногой на педаль. Нос пошел влево, будто ИЛ не хотел разглядывать ничем не примечательное место своего падения.
Создав скольжение, при котором раненое крыло выдвинулось вперед, навстречу потоку, летчик с великой осторожностью тронул ручку на себя: самолет затрясся весь, но стал медленно выходить из смертельного угла. Что он был смертельным, летчик понял чуть позже, никак не в то счастливое мгновение, когда машина, наконец, легла на горизонт.
Вот тут Адамович, шаркнув глазами по приборам, заметил один из них - высотомер: 'Сто пятьдесят метров!' Летчик скорее увидел, чем почувствовал, как вздрагивает его рука на ручке управления.
Сперва захотелось плюхнуться как есть - перед собой, на луг, прямо на брюхо, не выпуская шасси. Так было и решил, но машинально добавил газу. В этой катавасии мотор держался исправным солдатом. Будто ничего не произошло, крутит себе винт старательно, немного потряхивая свой бронированный футляр.
Впереди, сколько глаз видит, пойма знакомой реки. Стога со свежескошенного луга торопятся под крыло. Дыхание живой машины полно запахов, но Николаю чудится лишь один - опьяняющий аромат сена, он наполняет его радостью жизни... Даже грубоватый перепляс двенадцати цилиндров басовито отдает теперь шопеновской мазуркой...
- Еще!.. Ползи, старина, черт побери! - захлебываясь, орет летчик и не слышит сам себя. Радуется... И машина летит прямо, как в песне: 'На честном слове и на одном крыле...'
Он видит, ощущает в правой руке ручку. Она почти до отказа влево, прижата к левой ноге. Только так ИЛ еще топает по прямой. Чуть ослабишь ручку - будто ждет, так и хочет свалиться на дырявое крыло. В столь 'тонкой' обстановке разворачиваться - ни-ни! Это летчик хорошо знает - срыв на ста метрах высоты увенчан бумажными цветами...
Смелость, вера и радость! Сверхчеловек? Нет! Чутье рождают опыт, искусство. И смелость тоже: без искусства она - ничто. Человек радуется удаче, как настоящий артист под куполом цирка - восторгу зрителей. Без искусства здесь нельзя - не будет в себя веры!
Постепенно сознание возвращается к работе вширь. И сразу откровение: самолет удачно выскочил... Вдвойне удачно! Это случайно. Поразительно случайно! Просто невероятно! Оказывается, он вывел самолет из штопора точно в направлении аэродрома и в тот момент, когда до земли оставалось лишь полвитка! При невозможности развернуться это сверхъестественное везенье.
'Нет, не сто тысяч, - подумал Николай, - а два раза по сто и по двум тиражам сразу!..'
'Все хорошо. Попробуй дотянуть... А? Ну, дружок, не дрейфь! Тут пустяки... Плюхнуться еще успеем!' Действительно, до аэродрома всего километров двадцать, под крылом есть еще метров сто. 'Только бы не болтанка...'
'А крыло?' - вот так здорово, он совсем забыл о крыле!
Самое время рассмотреть. Между лонжеронами, подальше от центра - дыра, что Черное море на карте - метра два с половиной на метр с четвертью. Виден 'костяк' - стрингеры, нервюры, лонжерон.
'Чудеса! Летит старик!' Летчик осторожно похлопывает ИЛ 'по плечу', подбадривает его, на самом деле - себя.
Между тем местность повышается, и самолет 'стрижет' так низко, что за селом не видно бетонных полос. Вот озерцо, наше шоссе, домишки и дворы, картофельные огороды, где-то здесь и его две с половиной сотки... Теперь уже дома! В прогал между деревьями видна проволока ограды.
Первая мысль: 'Прямо сходу - на брюхо!' Но тут же прочь ее. 'А почему не выпустить шасси?'
Чуть прибавил газу и открыл кран. Стойки как ни в чем не бывало стукнули - слева, справа. Зеленым трилистником ответили лампочки у борта. ИЛ крадется, целясь на травяной клин между бетоном. На поле никого. Под самым крылом - шарк, шарк - промелькнули столбы ограды. Еще чуть ниже... Пора... И тронул ручку на себя.
Самолет ждал этого и резко повалился вправо, но и летчик тоже ждал: 'Шалишь, брат, тут земля!' Самолет ударился одним колесом о землю. У Адамовича перехватило дух - он мгновенно выключил мотор.
Задрав 'морду', ИЛ повис в гигантском прыжке. От беспомощности и тоски сердце у летчика провалилось куда-то к педалям... Метров этак с семи свалились они с самолетом вниз. Летчик весь сжался в кабине... Опять удар, еще... левой, правой стойкой, с носа на хвост!.. И вдруг - он не верил глазам своим - самолет покатился вперед!
Другой бы расшвырял колеса по полю, а этот бежит на своих двух, чуть поскрипывая. Винт молчит.
Остановка. В ушах еще разноголосый шум. Как в тумане, ошарашивает тишина.
Машинально сдернув шлем, Николай сидит неподвижно с минуту, может, и больше. Не сразу замечает, что творится на земле. Услышал треск кузнечиков, посмотрел на траву, поискал глазами. Скачут, трещат... До людской суеты им дела нет. Вокруг дыхание согретых солнцем цветов и травы.
Выбрался, не чувствуя под собой ног, как во сне, отстегнул парашют и бросился на траву.
Из заключения к техническому отчету.
'При испытаниях ИЛ-2 на прочность после эксплуатации в частях ВВС и ремонта в полевых условиях на одном из самолетов произошло разрушение обшивки крыла вследствие недоброкачественного крепления ее - непроклейки фанерной обшивки консолей к лонжерону, нервюрам и стрингерам.
Отремонтированный по улучшенной технологии второй самолет выдержал с полной бомбовой нагрузкой тридцать пикирований на сверхмаксимальных скоростях и перегрузках до 5,97 - без разрушений.
Даны рекомендации по ремонту самолетов ИЛ-2 в полевых условиях'.
Как-то разговорились о всяких всячинах с Виктором Жмулиным. Случайно коснулись и живучести машин. Я вспомнил случай с ИЛом, когда так повезло Адамовичу. Виктор не удивился и, в свою очередь, рассказал, как ему угодило снарядом в крыло и сквозь дыру в плоскости он увидел немецкие окопы.
Жмулин демобилизовался и работает у нас на локаторе. Нет-нет да и забежит ко мне. Шевелюра еще держится, но изрядно седая.
В тридцатые годы мы очень дружили - было много общего... вернее - все общее, своего почти ничего. Летную жизнь начинали мальчишками и уже учили парней и девчонок подлетывать на планерах. Это было тут, под Москвой, на 'трикотажке'.
Многие годы не виделись: и перед войной, и в войну, и после - словом, пока он служил в армии. Когда долго не видишь человека, особенно заметно, как время потискало его в своих объятиях.
Недавно был участником такой сценки. Встретились втроем на концерте. Двое из нас не виделись лет
