осколочными.
А мы - по двое. Я - ведущий второй пары. В таких сюжетах, естественно, голова не должна давать шее покоя: смотри вперед-назад, восьмерками - налево, направо... Надерешь шею воротником. Башка словно на резьбе. Жить хочешь - смотри!
Так вот. Вертел, и не зря вроде. Увидел четверку 'фокке'. Идут с запада плотным строем, чуть выше, похоже, нас не видят. Куда лучше! Оглянулся - напарник подотстал; как у нас говорили: 'поднял воротник'. Все равно, думаю, тут важен момент. Беру чуть ниже и наперерез так, чтобы с подъемом выйти им в хвост. Так оно и было бы... кабы было так. Я не видел еще двух 'фокке' - они шли ниже.
Поставил машину круто вверх в боевом развороте и прикидываю: 'Вот сейчас резану по заднему'. Только нажал кнопку передатчика: 'Атакую', - как вдруг шасть! Встряхнуло так, будто вынимают из комбинезона. В мгновение не понял - что? Только машина как лежала на крыле, задрав нос, так и замерла на долю секунды...
Влепил-таки! Вот гад! Откуда он взялся, этот 'фокке'? Прямо по левой звезде саданул. Вместо звезды - рваная дыра, словно скорлупа выеденного яйца. Только навылет и в поперечнике с метр будет. Куски фанеры прыснули назад, как воробьи с рельсов.
Затрясся мой ЛА - не попади язык на зубы. Повалился влево и вниз. Держу его педалью, элеронами - не даю штопорить. Он припадает набок, переваливается из стороны в сторону, мечется, как безголовая курица...
Газ убран, пытаюсь выводить - не тут-то было: шпарит к земле! Чуть трону ручку на себя - только задрожит сильней, а нос не поднимает.
Вижу, пора. А то, как говорил Яша Мошковский, помнишь, придется дергать кольцо, когда волосами земли коснешься.
Отстегнул пряжку, поясные ремни аккуратно опускаю по бортам. Затем плечевые, чтобы не зацепились, снял с лямок парашюта (были такие случаи: летчик за борт - парашют за стабилизатор).
'Вот так, - думаю, - теперь пора!'
Заглянул вниз: 'Куда прыгать?' Мать моя родная! Как раз окоп подо мной. Кишмя кишат, подлые. Даже съежился - словно они по спине забегали. Бррр... И вроде слышу позади себя: 'Схвачен, друг! Так... Ваши действия, товарищ Жмулин?'
Взвоешь тут... Озверел. Дошло: 'На кой кляп прыгать? Все равно подстрелят суслика, еще на парашюте... А то живьем возьмут... Ни черта не дамся!'
Сунул я полный газ так, что сектор согнул рукой. 'Только бы вдоль траншеи ляпнуться, ковырнуть их покрепче'. ФН[17] взревел, и не успел я представить себя влетающим в ад, как свершилось чудо!
Не верю сам - машина поднимает нос. Я попробовал ей слегка помочь, а она, пошатываясь, стала выходить из угла.
В другой раз можно бы разглядеть их рожи, но я 'просмолил' над окопами метрах на семидесяти и полегонечку, не дыша, стал набирать высоту. Был бы я верующий - пудовую свечу поставил бы за упокой души конструктора Швецова - таки вызволил грешника из ада, секундный переход оставался!
Когда я дал форсированный газ, винт дунул огромный поток на центральный отсек крыла, на хвост, и машина снова стала летучей.
Припадая, полегоньку тащусь, разворачиваясь к себе на восток. Внизу обзор превосходный - стоит посмотреть налево - землю видно сквозь дыру в крыле.
Висит-держится. Тысячи две набрал и топаю к себе. Спасибо, наши затеяли драку и 'осадили' двух 'фокке', так что им было не до меня. Словом, иду скучаю... И вдруг так себя жалко стало: прямо глаза застилает...
Приковылял на свой аэродром. Зашел по чести, выпустил шасси и сел. Там у нас и не ждали. Уже успели доложить: Жмулин был солдатом... Да что обижаться! Когда я загремел вниз, их трое оставалось - против шести.
Под самолетом не видно неба, только белое брюхо машины. Неуклюжие, затянутые в лямки парашютов, лезут по гнущейся стремянке люди и исчезают в темном чреве. Их много - экипаж человек двенадцать. Командир, летчик-испытатель, пока ждет. Будет садиться последним. Он провожает глазами тех, кто лезет вверх, - в испытаниях на борту каждый из них в какой-то момент становится значительней других.
Штурман-испытатель выводит к цели: за облаками, ночью указывает путь. Попали в шторм, обледенели, сорвало антенны - тут штурман голова!
А радист... Бог мой, как иногда ждет от него летчик доброго слова, сводки, команды с земли... В эфире треск, разряды, хаос звуков... И если радист молчит, все на борту молчат и думают только о нем. Он - центр внимания, все с нетерпением ждут его ответа. И если приносит радость, он чувствует себя героем дня.
Я знал бортрадиста, который, дважды побывал в катастрофах, только один и уцелел. И продолжал летать.
Мы много летали с Иваном Ивановичем Антоновым, он в авиации с начала двадцатых годов; был сперва 'летнабом' на разведчике в Военно-Воздушных Силах. Позже пришел к нам в институт штурманом- испытателем. Антонов помнит массу разных историй и приключений в воздухе.
Еще бы! Пролетать тридцать лет. Говорит, что ему везло фатально. Пять раз в силу каких-то обстоятельств его в последний момент подменяли перед взлетом другим. И самолет терпел аварию.
И что же? Антонов продолжал летать.
Поздно вечером я вышел из подъезда прогуляться с собакой, глаза еще не привыкли к темноте. Кто- то навстречу. Не сразу узнал Кирилла - роста обыкновенного, плотный. Догадался, что он, по маленькому фоксу: страшно оживленный щен, все виснет на поводке.
Мы давно не виделись, решили посидеть - ночь чудная. Сидим поодаль из-за собак - не дружат. Вижу темный профиль Кирилла. Фокс - под скамьей, дергает его за руку, будто попалась рыба. Свет почти везде потушен, только звезды. Там, где-то среди них, гул пролетающего самолета. Ночной полет. Кто-то сейчас летит?..
Мы с Кириллом Борисовичем Макарьевым тоже шарили не раз по этой бескрайней темноте.
Ночные испытания. Вот так же - рядом лишь контуры предметов. С моего левого кресла чуть виден впереди силуэт штурмана за приборной доской - это Кирилл. Летим на ТУ-4, нас на борту одиннадцать, каждый занят делом. Молчание. Лишь монотонный гул и потрескивание в телефоне.
Таинственный, едва заметный фиолетовый подсвет приборов. Перед глазами, по бокам, на потолке, позади на пульте бортинженера - мерцание сотен стрелок, тысяч черточек, точек и мириады звезд через стекло. Все вместе грезится несметным, сказочным богатством скупого рыцаря. Внизу темно: облака под нами.
За бортом еще заметны блики на контурах огромных двигателей. А если вниз-назад, тут просто чудо! Днем этого не увидишь: багрово-красные трубы коллектора ТК; сам турбокомпрессор раскален, дышит фиолетовым отливом; за ним голубоватый шлейф огня. Посмотришь... Заворожит - трудно взгляд оторвать. На что похоже? Комета? Ведьма в сочельник на метле?..
Но лучше не любоваться: потом глаза никак не привыкнут к темноте.
- Знаешь, - говорю Кириллу, - оказывается, можно видеть на кошачий лад. Только нужно чуть ли не сутки проторчать без света.
Кирилл обернулся:
- Да?.. О чем ты?
- Страшно долго глаза привыкают к темноте... Еще в войну я вычитал: кажется, 'Британский союзник' писал, что английские врачи исследовали приспособляемость глаз к темноте. Их летчики перед ночными полетами на Германию отдыхали подолгу в темном помещении.
- Спали? - спросил Кирилл, зевая.
- Ничуть, не было бы смысла.
- Чем же они развлекались, в жмурки играли?
