пульта. Чистяков уставился вперед, в одну точку.
Повисли. Застыли две шестидесятитонные машины - рядышком идут, как теперь ходят парочки: он ей руку на плечо.
Вдруг мою машину кто-то чуть тронул за конец крыла.
И в следующий момент Александров могильным заступом:
- Командир, опять... обрыв шланга.
- Черт возьми!!! - Когда он это выдавил, мое сердце успело оторваться и улететь.
Пытаюсь скривить подобие улыбки. А в голове только одно: 'Я командир, и мы идем на высоте 7000 метров; за мной наблюдают одиннадцать пар глаз!'
Нужно улыбаться, будто это самое обыкновенное наше занятие: рвать шланги в мелкие клочья и разбрасывать их по полям, по лесам на удивление людям.
И я улыбнулся, как говорится в одной пьесе, 'из-под колес'... Даже не потеря второго шланга сразила напрочь, это поправить можно: встанем всем экипажем к ДИПу и будем вертеть в руках длиннющий шланг, пока Иван Сидоров не завальцует все соединения.
Сразила меня необъяснимость обрыва. Повторилось точь-в-точь как прошлый раз, а мы ли не искали? Хоть не садись на землю! Что делать дальше?..
- Вот какая неудача, - промолвил Чистяков.
- Сделаем... Ерунда! Черепанов, вы все засняли?
- Да, командир.
- Бортинженер, - скомандовал я, - прибрать газы и держать давление в кабинах. Пошли на снижение восвояси.
Мы сидим в маленьком просмотровом зале. Теперь я не занят управлением и вижу все, чего не мог увидеть в полете.
Передо мной экран, а кажется, сижу в хвостовой кабине: видны впереди крылья обоих самолетов.
Вот он, шланг, ползет удавом, прогнувшись под действием воздушного потока, и устремляется вперед, к моему крылу.
'Но как это медленно, с ума сойти! - думаю все же с досадой. - Нужно увеличить скорость по крайней мере в два, а то и в три раза. Меньше степень редукции - больше мощность!'
Васянин говорит:
- Обрати внимание: эти паузы - не просто остановки. Похоже, тут пробуксовка в муфте-фрикционе...
Я присмотрелся. И впрямь - не только задержки, но и крохотные отпуски назад, еле уловимые на глаз.
Володя Александров сидит под боком в темноте, спрашиваю:
- Ты не отпускал?
- Нет... что ты! Она чуть пробуксовывала, это верно.
Мы смотрим еще немного, и вдруг - тот самый страшный момент...
В мгновение ока шланг, подошедший было уже к моему крылу, вновь замер, отпрянул и полетел назад, разрываясь на части. Мы видим его куски на кадре, и только... Я как будто опять почувствовал тот легкий толчок крыла. И вижу на экране: замок сцепки целехонек, покачиваясь, прячется в крыло.
- Та же история - проскочило кольцо, - сказал Васянин.
- Не может лошадь проскочить сквозь хомут... Сам знаешь, как испытывали прошлый раз: все рвется и не проскакивает!
- И все же это так, - улыбнулся Виктор.
Опять, в который раз, мы смотрим этот самодельный фильм: немой, без надписей, без фамилий режиссера, оператора, без главных 'артистов', - пока дела идут так, что лучше оставаться всем в тени. Оваций не нужно.
- Давайте прокрутим очень медленно, - говорю киномеханику. - Пожалуйста, когда я вам скажу, остановите 'мартышку', - он сам так называет свой аппарат.
- Ладно.
Все медленно разворачивается. Так может быть только в кино: все вновь 'воскресло', все вновь цело. Опять 'летим'.
Я жду, когда подойдет тот самый миг... Вот он!..
- Стоп! Чуть проверните... Так!
Вот оно, мгновение! Похоже, что кольцо действительно слетело... Шланг застыл...
Еще немного вперед... Довольно.
- Удар хлыста, - говорит Васянин. - Здесь не выдержит и стальная цепь.
- Да. Выходит, разрыв - следствие, а не причина. Здесь саморасцепка...
'Спасибо великое тебе, кино', - думаю вставая.
- Однако почему? Здесь думать надо.
- Пошли в лес, - предложил Васянин, - побродим. Нужно, чтобы все вылетело из головы.
Изобретателя ожесточают неудачи - во всяком деле их куда больше, чем удач, иначе было бы все просто. Именно в тот период нашей работы я вспомнил Фищука с вечно воспаленными глазами. Мне стало неловко: я когда-то относился к нему неприязненно. Теперь я понял: этот чудак лез из кожи вон, стараясь для людей, - не спал, питался бог знает как, работал сутками и - не ради денег.
Именно в период неудач мне стало ясно, что такое одержимость. Человек во власти идеи безраздельно, не замечает ничего другого. Кто-то смеется, разговаривают, гудят моторы - он ничего не слышит.
Дня ему вечно мало. Готов работать даже во сне. Долго лежит в темноте - словно на потолке вдруг проецируется суть капризного устройства.
Прошло время - боюсь неточности. Все же сдается, что именно во сне явилась мне разгадка странного проскакивания пресловутого кольца. Помнится, сперва я видел все тот же фильм. Только в цветном изображении. Любопытно: любая чепуха во сне естественна. Ничто нас не удивляет. Малиновое небо в косую полоску, должно быть, символизировало рассвет и облака. Сам я, кажется, сидел в синем камзоле и колпаке верхом на фюзеляже, смотрел в подзорную трубу. Вот два серебряных крыла и между ними петлей шланг. Подкрадывается к моему крылу. Осталось метра полтора. Вот начинается: отпрянул чуть назад!.. И я увидел, как стальные упоры шмыгнули в замок... Проснулся, сердце колотится... 'Инерция?.. А почему бы и нет. Против сильной пружины - граммы подвижных деталей, умноженные на ускорение...'
В чем есть бегу к столу. Где линейка? Часам к восьми утра я начертил разрез замка в масштабе десять к одному.
Примчавшись на аэродром, рассказал друзьям о 'вещем сне'. Смеяться было им, видно, неловко - они лишь улыбались, посматривая друг на друга.
Виктор Васянин взял чертеж, долго рассматривал его. Сказал серьезно:
- Давай попросим Бориса Михайловича Венкова, он быстро сделает новый замок.
- Сейчас продеталируем, навалимся все вместе, - говорю Квятковскому. - Юра, пиши наряд Венкову.
Закуривая, Виктор сказал:
- Раздеталируем и работать сегодня больше - дудки! - он засмеялся. - Ляжем все спать, так продуктивней будет!
Я был свидетелем становления испытателя-универсала Юрия Александровича Гарнаева.
Он проводил испытания современных сверхзвуковых самолетов, экспериментальных машин и разнообразных вертолетов. Путь его к успеху был нелегким и потребовал колоссальной энергии и беззаветной любви к своему делу.
Юрий Александрович погиб на юге Франции, при тушении лесного пожара. Его будут помнить не только русские, но и французы. Он сделал свою летную работу подвигом жизни.
Впервые я услышал о нем летом пятидесятого года. Разговор произошел рано утром в раздевалке,
