окна ее выходили на площадь между двумя ангарами. День намечался летный, и чувствовалась деловитость и озабоченность людей, снующих между мастерскими и аэродромом.
Якимов, посматривая в окно, степенно застегивал на себе летные доспехи. Я готовил планшет. Минут через сорок мы должны были уйти в воздух на двух бомбардировщиках ТУ-4.
- Обрати внимание на этого парня, - сказал Алексей Петрович, глядя в окно.
На площади от мастерских быстро шел, чуть ли не бежал, худощавый черноволосый человек лет тридцати.
- Вижу, а что?
- Хвалили его очень. Деловит, энергичен. Здесь он недавно. Работает технологом в мастерских, но очень хочет летать. Просил меня замолвить словечко, - продолжал Якимов с добродушной улыбкой. - Не найдется ли в вашей группе и для него работы?
- Летать все хотят, - проворчал я.
- Ты меня не понял, - возразил Якимов. - Он готов работать кем угодно, как першерон, не щадя сил. Но он к вам хочет; надеется, помимо других дел, хоть иногда слетать, хотя бы контактным оператором - летать любит!
- А он летал?
- Был военным летчиком-истребителем, комэском на Дальневосточном фронте. Начинал с Осоавиахима, учлет Мытищинского клуба...
Я посмотрел в окно.
- Скажи, чтоб зашел, - говорю Алексею Петровичу.
Гарнаев для нас оказался находкой. Людей было мало, а работы - как в солидном конструкторском бюро. Сроки поджимали. В группу к нам шли только настоящие энтузиасты дела, способные работать за пятерых.
Для начала Гарнаеву поручили прокладку труб по крыльям наших 'крепостей'. Эту работу технологов-конструкторов выполняли они вместе с Юрой Квятковским; медники, слесари и два Юры.
Особенно досталось им от 'шлангопровода' - довольно толстой трубы из нержавейки. Ее нужно было провести по нитке. Она, как шампур, пронизывала более сотни нервюр крыла, - вдоль, по размаху в сорок три метра, минуя кронштейны управления, баки и силовые элементы... Здесь уже точно: 'Семь раз отмерь, один - отрежь!' Крепко нужно было подумать, прежде чем завизжали дрели, заскрежетали фрезы, остервенело вгрызаясь в тонкий штампованный дюраль. Потом все прорези нужно было усилить окантовкой - делалось все это изящно, прочно, предельно облегченно.
Мы искали оригинальных решений; нередко приходилось изобретать. Гарнаев тоже решил испытать свою смекалку. Он предложил один из вариантов электромеханизма подачи шланга. Но спроектировать автомат, даже построить его - часть дела. В этом Юра убедился, возясь с доводкой в долгие вечера. Нелегко было уладить и 'взаимоотношения' механизма со шлангом.
Прошло время, мы отправились в полет. Гарнаев с нами в составе экипажа - оператором сцепки. Наконец-то он поднялся в воздух после долгой 'вынужденной' посадки!
Я спросил его в полете:
- Как самочувствие, Юра?
- Да что вы!.. Будто во сне!.. Давно верить перестал в такую возможность...
Метаморфоза, да и только! Энергичный всегда, Юра двигался после полета так, будто земное притяжение уменьшилось в два раза.
Он быстро осваивал то, чему, строго говоря, научить его еще никто не мог: все было ново для всех нас. От точных действий Гарнаева у пульта теперь немало зависело в технике воздушной сцепки.
Примерно через год Юрий Александрович начал исследование катапультных кресел. Гарнаеву представился случай проявить себя очень смелым, хорошо собранным испытателем; он успешно выполнил сложные катапультирования в полете с реактивного самолета на скорости около 900 километров в час. Физическое напряжение здесь было велико. Отвага испытателя не могла не стать очевидной.
Юрий Александрович своим трудом экспериментатора-парашютиста помог развитию аварийных средств спасения экипажа.
Он рвался в воздух, берясь за любое испытание. По традиции испытателей Гарнаев идет от самолета к самолету, но он не хочет терять ни минуты даром; в один и тот же день ему случалось пересаживаться со сверхзвукового самолета на опытный вертолет или на экспериментальный летательный аппарат, скажем, такой, как турболет. Это был первый бескрылый аппарат вертикального взлета, который держался в воздухе исключительно на струе реактивного двигателя, направленной вниз.
Этим и другими экспериментами начиналась новая эра в авиации - вертикально взлетающих самолетов. И открывал ее Гарнаев.
Наше дело тоже пошло, наконец, на лад: что ни полет - удачная заправка. Теперь мой четырехдвигательный 'фрегат' топливом на земле не заправляется.
Для снабженцев горючего прямо-таки 'тайна' за железной дверью: самолеты - что близнецы, Якимова и мой, но один по ведомостям жрет в три горла, а другой - как будто питается сущим эфиром.
Капитан Пастухов, бортинженер моего корабля, задорный парень с ежиком на голове, подтрунивает над своим коллегой - бортинженером корабля Якимова - Муратшиным.
- Говоришь, ругаются там на ГСМ? - спрашивает Пастухов.
Тот мрачнеет.
- В сущности, они правы, - Пастухов достает круглое зеркальце и проводит рукой по ежику. - Действительно, у вас бешеный перерасход!
- Черта с два буду я за вас работать! - отвечает бортинженер, сердито завязывая тесемки толстого формуляра.
Пастухов, смотрясь в зеркальце, говорит:
- Вот он, инженер-капитан Пастухов, передовик, ударник! Берите с него пример, подрегулируйте там у себя в моторах, чтоб они поменьше жрали...
При последних словах Пастухов успевает отскочить в сторону - формуляр пролетает мимо.
Но в воздухе у нас никакой бумажной волокиты: сосем себе корабль Якимова. Накачаемся вдоволь - и в сторону, баки опять полны, а у Якимова на десять тонн меньше.
Почти все уже испытано. Да, почти; если не думать о предстоящей заправке ночью.
Вначале, когда не ладилось, что было думать о 'потемках' - днем бы сладить! И вот уже мы на пороге ночной заправки. Страшновато.
Мы с Васяниным почти не говорим об этом - каждый переживает про себя. Первая ночная заправка, - что там говорить, - риск велик. Бог знает, как еще найти друг друга в этой кромешной тьме... Небо-то, оно большое!.. А найдешь, нужно еще притиснуться близехонько друг к другу и соединиться шлангом...
Но страшит меня не сам полет. В нем - кульминация нашей работы, и приближение ее я остро переживаю. 'Получится или не получится?' - в тысячный раз задаю себе один и тот же вопрос. Как будто все продумано, решено, и все же это чертовски опасный поворот: либо дадим новое средство увеличения дальности полета, либо вся наша работа летит на воздух!
Как командир корабля, я помню - со мной на борту будут люди, и как руководитель - не забываю, что на втором корабле тоже экипаж - двенадцать человек, но больше всего беспокоит целостность самой идеи.
Все было неплохо, пока в последний момент у нас не забрали Якимова - он самый опытный наш воздушный заправщик. Надо же!.. Попробуй убедить себя, что все это случайно... Говорят: 'Бросили его на укрепление промышленности', - будто наше дело другого ведомства. Три дня машины стояли под чехлами.
В тот день мы с Виктором Сергеевичем Васяниным, 'схватившись за уши', сидели в летной комнате.
- Что приуныли? - спросил у нас за спиной бодрый голос.
Мы оторвали глаза от груды окурков в большой, как лохань, пепельнице.
