«Учащенный пульс, понижение температуры рук и ног, дрожание конечностей… Объект взволнован и возбужден».
Еще целый ряд экспериментов, сдержанные комментарии.
«Попытки вызывать испуг неправдоподобной угрозой… Результаты отрицательные… Отсутствие реакции. Опыты, основанные на реальной угрозе, например страх перед смертельной инфекцией… Результаты положительные. Исследования в ходе проводимых процедур показывают: сердечные спазмы, высокое кровяное давление, учащенное, спазматическое дыхание…»
Далее:
«Детальное описание реакции индивида после зачтения смертного приговора. Давление, пульс, дыхание… Исполнение приговора переносят на следующий день — изменение физических реакций. Выводы… Смертный приговор подтвержден… Реакция… Угроза… испуг… страдание — реакция.
Опыты по определению градаций испуга, вызванного условиями, которые объект привык связывать с физической болью… Выводы. Для появления признаков ужаса достаточно создать обстоятельства, сопутствующие ситуации, вызывающей особенно страшные последствия… Непосредственная угроза нанесения увечий. Импульсивное желание убежать… Исследование реакции объекта, лишенного свободы движения в то время, когда ему причиняют боль, в отличие от реакции человека, который в аналогичной ситуации имеет возможность защищаться».
«Постепенное усиление испуга может вызвать своего рода помешательство. Провести более подробные исследования в этой области»,— гласила одна из многочиспенных заметок на полях.
«Эксперимент «Соленая вода», проведенный совместно с доктором Р. Группа лиц лишена пищи и получает только соленую воду… Описание физического состояния, анализы мочи и крови проделаны доктором Р. Заметки об изменениях эмоционального состояния…»
У Шеля на лбу выступили крупные капли пота, день за днем: боль, страх, боль… Слова и цифры начали путаться, утрачивать смысл. Импульсы… Возбуждающие средства… Рефлексы… Вскрытие… Объекты… Реакции… От исписанных листков веяло страданием, увечьями, смертью. На последней странице каждого «эксперимента» стояла печать концлагеря Вольфсбрук и подпись врача: д-р Бруно Шурике. Шель отодвинул папку и вытер лицо платком. Потом взглянул на погруженного в чтение Джонсона.
— Какой кошмар! Я вернулся в прошлое, — медленно проговорил он. — Я забыл, где нахожусь, я снова стоял на перекличках, слышал крики капо, дрожал от слабости и от голода… Это, — он указал на чемодан, — чудовищно!
— А ведь убирая барак доктора Шурике, я не раз видел кресла с зажимами для головы, рук и ног, — вспоминал Джонсон. — Мне попадались на глаза разные предметы и инструменты, о назначении которых я понятия не имел. Впрочем, тогда я и не задумывался, для чего они служат. У меня хватало других забот.
Шель молча кивнул.
— Теперь все стало совершенно понятно, — продолжал американец. — Перед нами плоды опытов господина доктора, опытов, в ходе которых — что заверено собственноручной его подписью — Шурике лишил жизни по крайней мере несколько десятков людей. — Он начал приводить в порядок папки и складывать их обратно в чемодан.
— Ты прав, Пол! Я начинаю понимать, что произошло. Этот чемодан находился среди багажа, который мы привезли из лагеря в особняк крейслейтера. Доктор Шурике не хотел уничтожать материал, представляющий для него большую ценность. Трудно сказать, каким образом все это попало в руки Леона, быть может, он вытащнл чемодан из-под развалин, однако ясно одно: став обладателем этих бумаг, он почувствовал себя в опасности.
— Новая теория! — воскликнул Джонсон. — Он ведь мог обратиться ко мне.
— Очевидно, он был напуган и не знал, что делать. Без сомнения, бедняга страдал манией преследования и всюду видел врагов. Впрочем, я не могу отказать ему в определенной трезвости суждений. Грубер, представитель власти, знал о существовании чемодана и при первом же удобном случае, вместо того чтобы заняться дальнейшим расследованием, присвоил его себе. Однако существует кто-то, кому этот чемодан гораздо нужнее, чем инспектору. Я еще не понял причин смерти Леона. Предчувствуя приближение опасности, он доверил свою тайну Лютце, человеку, которого считал своим другом. Кто из них придумал спрятать чемодан в камере хранения, мы, видимо, узнаем потом. Я не думаю, чтобы несчастье с Лютце произошло случайно. Возможно, его только хотели напугать, что, впрочем, превосходно удалось. Меня интересует роль Грубера…
Джонсон посмотрел в сторону.
— Можешь спросить его самого, — сказал он.
Немец наблюдал за ними, прищурив подпухшие веки. Увидев стоящий на столе чемодан и услышав слова Шеля, он догадался, что произошло.
Шель поглядел на Кэрол. Она стояла у открытого окна к ним спиной. Непохоже было, чтобы она прислушивалась к разговору.
Джонсон придвинул стул к тахте.
— Выкладывай, Грубер, все, что ты знаешь об этом чемодане, — приказал он.
Немец облизнул распухшие губы.
— Чемодан у вас в руках, — хрипло буркнул он. — Нет смысла создавать новые проблемы.
— Дело слишком сложно, чтобы бросить его на произвол судьбы, — вмешался Шель. — У нас с Джонсоном есть масса вопросов, на которые мы должны получить ответы.
Грубер скривился.
— Я пока продолжаю оставаться инспектором полиции и следствие буду вести так, как найду нужным, — сказал он, пытаясь придать словам надлежащую весомость.
— Чепуха! — Джонсон поднялся со стула. — Наглое поведение с Кэрол и со мной — дело частное, но попытка присвоить чемодан — это преступление, совершенное инспектором полиции. Расследованием займется прокуратура. Ваши часы в роли инспектора полиции сочтены, за это уж я ручаюсь!
Грубер беспокойно зашевелился.
— Давайте попробуем договориться. Ведь каждый человек может совершить ошибку. Ничего же непоправимого не произошло.
Шель заметил, что Кэрол медленно оборачивается. Он почувствовал отвращение к немцу.
Джонсон на минуту задумался.
— Грубер, что вам известно о Леоне Траубе? — спросил он. Тот потер заплывший глаз.
— Пять дней назад он перекинул через оконную раму веревку, сунул голову в петлю и спрыгнул с подоконника. Доктор подтвердил, что смерть наступила в результате удушения.
— Это нам известно и без вас. Однако мой друг Шель утверждает, что самоубийству Траубе сопутствовали весьма подозрительные обстоятельства.
— Но ведь факты настолько… настолько очевидны! — Удивление Грубера казалось искренним. — Земмингер допрашивал хозяйку, фрау Гекль, я читал отчеты по этому делу. Самоубийца был неизлечимо болен. Я не вижу…
— Хорошо, оставим Траубе. Что случилось с Лютце?
— Он попал под машину и лежит в больнице. Земмингер разговаривал с ним утром. Нет никаких сомнений в том, что это было обыкновенное уличное происшествие.
— Он сам попал под машину? — недоверчиво переспросил Шель.
— Нам больше ничего не известно.
— Видишь, Ян? — сказал Джонсон. — Я предлагаю отложить беседу до завтра. Так мы ничего от него не добьемся. Мой начальник, прокурор, умеет вести допросы получше нас. Впрочем, — добавил он, указав подбородком на лежащего, — не исключено, что он говорит правду.
— Каким образом чемодан попал к вам? — спросил Шель, не обращая внимания на слова друга.
Грубер возмутился.
— С какой стати этот полячишка задает мне вопросы? — с яростью спросил он.
Джонсон сделал шаг вперед и сжал кулаки.
— Говори!
Презрительная гримаса искривила губы немца.
