такие откровения как у Кришны, можно каждому дать их в руки — но все-таки они останутся тайными, потому что средство извлечь их из тайноведения не в том, чтобы разбазарить, а в том, чтобы люди, возвысив свои души, соединились с ними. В том-то и дело, что такие вещи парят в вышине и вещают таким образом, который представляет собой некую духовную вершину. Кто воспринимает слова, которые приходят из таких откровений, долго еще не должен быть убежден в том, что он такие откровения постиг, — даже если он ученый XX века. Вполне понятно, если повсюду теперь говорят, что вообще нет никакого «тайноведения». Это понятно потому, что часто те, кто такие вещи утверждает, имеют только слова и думают, что тем самым знают все. Но тайноведение заключается в том, что они не понимают того, что имеют.
Как было сказано, с этим можно сравнить еще одно, то, что связано с именем Кришны, можно сравнить с тем, что звучит для нас в трех позднейших, близко к нам стоящих именах. Но там это выступает совсем в другом роде — в системе понятий, в философском роде; это именно то, что связано с именами Фихте (Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814)), Шеллинга (Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг (1775–1854)), Гегеля (Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831)). В отношении тайноведческого характера учение этих трех людей можно немного сравнить с другими «тайными учениями» человечества. Потому что, хотя в конце концов учения Фихте, Шеллинга и Гегеля можно иметь, но никто не будет отрицать того, что они в широком смысле слова остались настоящим тайноведением. Очень мало людей хотят иметь какое-либо отношение к тем вещам, какие написали эти три человека. Из известной, можно сказать, философской любезности в некоторых философских кругах говорят опять о Гегеле, и в ответ на то, что я сейчас сказал, возражают, что есть же люди, которые занимаются Гегелем. Но если взять то, что эти люди производят и что они вносят для понимания Гегеля, тогда приходишь к тому, что для этих людей Гегель остался тайноведением. У Фихте, Шеллинга и Гегеля выступает то, что на Востоке светит нам от Кришны, — выступает в абстрактной, понятийной форме; и уже для того, чтобы заметить сходство, нужен совершенно определенный склад человеческой души. Хотелось бы без обиняков поговорить однажды о том, что для этого нужно.
Если человек, который теперь имеет не просто среднее, а даже высшее образование, берет в руки философское произведение Фихте или Гегеля, то он думает вычитать у них что-нибудь такое, что касается прогресса в развитии понятий. И подавляющее большинство людей согласятся, что нельзя почувствовать теплоту, если, например, открыть «Энциклопедию философских наук» Гегеля (Впервые появилась в 1817 году), где сперва говорится о «бытии», а потом — о «небытии», «становлении», «инобытии» и т. д. Тогда скорее всего будет сказано: «Тут кто-то из высшей отвлеченности понятий что-то намешал; может быть, это и очень хорошо, но для сердца, для души это мне ничего не дает и не греет». Я знаю многих людей, которые как раз это произведение Гегеля, о котором я сейчас говорил, закрывали, прочтя 3–4 страницы. В одном только они неохотно признаются, — в том, что, может быть, вина за то, что они не могут получить тепла, что они при этом не ощущают жизненной борьбы, ведущей из ада в небеса, лежит на них самих. В этом неохотно признаются. Потому что у этих, философов существует возможность пережить в том, что люди называют «абстрактными понятиями», и жизненные битвы, и почувствовать весь подъем от величайшего жизненного холода к величайшему жизненному теплу; можно ощутить, что эти вещи написаны непосредственно человеческой кровью, а не только абстрактными понятиями.
То, что светит от Кришны, можно сравнить с этой так называемой новейшей фазой эволюции человеческого восхождения в духовные высоты; но тут есть и большая разница. То, что выступает навстречу нам у Фихте, Шеллинга и Гегеля, — этих самых зрелых мыслителей христианства, — это же выступает нам навстречу в дохристианское время в соответствующей форме у Кришны. Ибо что такое откровение Кришны? Оно есть нечто такое, что потом никогда не могло снова прийти; что должно быть воспринято в его высоте, ибо оно не может быть превзойденным. И кто понимает такие вещи, тот получает представление, идею о мощи того духовного света, который светит нам оттуда, когда мы даем действовать на себя тому, что связано с культурой, из которой вышел Кришна. Надо только дать этим вещам правильно на себя действовать. Если дать правильным образом действовать на себя таким словам, как эти (приведу наугад пару отрывков из Бхагавадгиты), где Кришна определяет свою собственную сущность, — то можно прийти к познаниям, чувствованиям, ощущениям, которые мы охарактеризуем позже. Так говорит Кришна (в десятой песне):
«Я есть дух становления — его начало, середина и конец. Среди существ я всегда самое благородное из всего, что возникло. Между духовными существами я — Вишну, я — Солнце между звездами, между светилами — Луна, между стихиями — огонь, между горами — высокая Меру, между водами — великое мировое море, между реками — Ганг, между деревьями — Менге Асватха, я — Господь в истинном смысле слова и людей, и всех существ, которые тут живут; между змеями — та, которая вечна и есть сама основа бытия».
И возьмем другое проявление из той же самой культуры, — обратимся к Ведам:
«… Дэвы собрались у трона Всемогущего и спрашивают почтительно, кто Он такой. Тогда отвечает Он
«Если бы был другой, как Я, то Я бы описал Себя через него. Я был извечно и буду во веки веков. Я — первопричина всего, что есть на Востоке, Западе, Севере и Юге. Я — первопричина всего, что в высотах, наверху, и в глубинах, внизу. Я — все. Я старше всего сущего. Я — Господь над владыками. Я — сама истина, само откровение. Я — первопричина откровения, Я — знание, Я — набожность, Я — право, Я всемогущ».
И когда в этой культуре спрашивают (так сказано в этом древнем документе) о первопричине всего, то там говорится: «Первопричина мира — это огонь, это Солнце, и Луна тоже. Это есть также этот чистый Брахман, и эта вода, и это высшее из творений. Все мгновения, и все недели, и все месяцы, и все годы, и все столетия и тысячелетия, и все миллионы лет вышли из Него, вышли из Его сияющей личности, которую никто не может понять ни наверху, ни внизу, ни вокруг, и не в середине, где мы стоим!»
Такие слова звучат нам из этого древнего времени. Мы отдаемся этим словам. Что должны мы непосредственно чувствовать перед этими словами? О некоторых вещах в них сказано. Мы видели, что сам Кришна нечто говорит о себе; мы видели, что говорится о Мировом Боге и мировой первопричине всех вещей. Из самого тона этого познания, каким это было тут сказано, явствует, что были сказаны вещи, значительнее и выше которых никогда не было сказано; мы также знаем, что и не могут быть никогда высказаны вещи, более великие и значительные. Это значит: в развитие человечества внесено нечто такое, что должно остаться и должно быть принято таким, каково оно есть, — оно достигло своего совершенства. И что бы об этих вещах позднее ни думали, — может быть, надеясь сообразно методам позднейших времен выразить это яснее, модифицировать, — то лучше никогда бы ничего подобного не сказали, никогда! И если бы кто-нибудь хотел лучше сказать об этих вещах, то это было бы самонадеянностью.
Возьмем сначала то место из Бхагавадгиты, где Кришна сам себя характеризует. Что он, собственно, характеризует? Он говорит совершенно замечательно о том, что он — дух всего ставшего, что он между небесными духами — Вишну, между звездами — Солнце, между светилами — Луна, между стихиями — огонь и т. д. Если мы соберем это в одной формулировке, то можно сказать: Кришна обозначает себя как эссенцию, как сущность всего; таким образом эта сущность — он сам, и она везде представляет собой чистейшее божественное. Где проникают за вещи и ищут их сущность, там приходят к существу Кришны в смысле этого места. Возьмите много растений одного вида, ищите сущность этого вида, которая невидима, но выражает себя в отдельных видимых формах растений. Какова их эссенция? Кришна! Но только мы должны эту сущность не мыслить идентичной с отдельным растением, но рассматривать как наивысшее, чистейшее в этой форме; так что мы повсюду имеем не только то, чем является данное существо, но также и это существо в чистейшей, благороднейшей, наивысшей форме.
О чем, собственно, говорит Кришна? Лишь о том, что также и человек, если он идет вглубь, в самого себя, может узнать свою сущность; но это не то существо, которое он представляет собой в обычной жизни, а то, которое находится за обычным проявлением человека и человеческой душевности. Он говорит о человеческой сущности, которая в нас есть, потому что истинная человеческая сущность едина со всем. Это не познание чего-то такого, что эгоистично выступает в Кришне; это в Кришне хочет указать на самое высшее в человеке, на идентичное, единое с тем, что живет во всех вещах как их сущность.
Как сегодня мы говорим иносказательно, так говорит Кришна о том, что он имеет в виду для своей
