— Они ж по тракту погнали. Это в объезд выходит, ядреный корень. С рассветом выедешь, до полудня едва-едва поспеешь.
— И что с того? — прищурился Цециль.
— А есть короткая дорога. Подводы не пройдут...
— А конные?
— А конные смогут, ядреный корень. Запросто смогут. Через бурелом, брехать не буду, но...
— Проведешь? — Пан Вожик даже за рукав кметя схватил.
— Отчего ж не провести, ядреный корень? Очень даже запросто проведу...
— На конь, панове! — приказал командир отряда. — За мной!
Он первым выбежал из шинка:
— На конь, на конь! Быстро!
— Погоди, пан Цециль, — остановил его коренастый, одноглазый пан Володша герба Гирса. — А с пленными что делать?
— Первый раз воюешь?
— Да нет...
— Отправь полдюжины наших — пускай в колонну собьют и гонят верст десять. Лужичан встретят — сдадут, как положено. Нет — пускай бросают и галопом по нашему следу.
— А раненые?
— Наши?
— Нет, ихние.
— Пускай на горбу тянут, если сыщутся охотники. Не сыщутся, оставляй в снегу, не жалей. Да! Чуть не забыл! — Уже поспешающий к коню пан Вожик развернулся, поднял палец. — Кметям коней и оружие не давать! Нечего искушать судьбу. Не по чину им! Ясно?
— Ясно, пан Цециль.
— Выполняй!
Вскоре отряд из двух десятков всадников (всего двое погибли в Блошицах, двое раненых остались там же, да шестеро гнали пленных грозинчан по западной дороге) рысил следом за проводником — неумело сидящем в седле кметем Михасем. Хмурил брови пан Войцек, тер рукавицей нос пан Юржик, сверкал маленькими глазками Плешка, примостившийся на крупе Воронка. А Ендрек ощущал радость от того, что Великие и Малые Прилужаны вскоре помирятся и народ его родины больше не будет делиться на «наших» и «ваших», на «желтых» и «бело-голубых», на «кошкодралов» и «курощупов». И в деле воссоединения державы будет и его лепта, ничтожная, а все же своя.
Глава двенадцатая,
в которой читатель встречается со многими старыми знакомыми, причем некоторых из них видит на этих страницах в последний раз, сопереживает сражающимся без надежды на спасение героям и имеет возможность понаблюдать весьма нетрадиционные методы исправления внешности венценосных особ.
Монастырь Святого Лукьяна Бессребреника стоял, уткнувшись спиной в скалистый, поросший непролазным ельником холм. Словно уставший удирать от своры злых голосистых выжл, кабан, который вдруг разворачивается клыкастой пастью к преследователям, а зад упирает в пень или обомшелый валун.
— На совесть строили, — крякнул пан Вожик, осаживая серого темногривого коня. — Не то, что ныне...
— Т-точно, — согласился Меченый. — В ста-а-ародавние времена много всякой сволочи п-п-по нашей земле шлялось.
— А то сейчас ее меньше! — Пан Бутля потер нос рукавицей. — Ух, и кусает... Что же к ночи будет?
— Дожить бы до той ночи, — мрачно буркнул Вожик.
Монастырь и вправду отличался надежностью построек и с первого взгляда казался несокрушимым. Сложенная из кусков желтоватого песчаника ограда пусть не высока — аршина три с половиною, зато толстая и без видимых обрушений. Окованные железом ворота ухожены — ни гнили на дереве, ни ржи на металле. Но, если приглядеться повнимательнее, то открывались следы бедности и запустения. Снег на двускатной крыше трапезной кое-где запятнан черными провалами, выдающими отсутствие черепицы. Ставень на втором снизу окне звонницы перекосился и повис на одной петле.
— В-в-видать, раньше славный монастырь был, — сказал Войцек, прищурившись на верхушку звонницы, увенчанную трехрогой веточкой Господа. Медленно сотворил знамение — коснулся ладонью глаз, рта и сердца.
— То-то и оно, что был, — кивнул Юржик. Повторил жест Меченого.
— Дык, ядреный корень, панове, — несмело проговорил Михась. — Дед мне говорил, в прежние времена меньше полусотни монасей не бывало, а нынче и двух десятков не наскребешь по сусекам, ядреный корень.
— Полсотни? — недоверчиво поднял бровь пан Цециль. — Чем же они кормились, а?
— А бортничали, ядреный корень. Не знаю, врут люди или правду говорят, а мед ихний даже в Выгов поставлялся. Опять же, за холмом — порубка, ядреный корень. Там и по сей день рожь сеют, ядреный корень.
— Раб-б-ботящие, выходит, монаси?
— Выходит так, ядреный корень...
— Сейчас узнаем настолько ли гостеприимные, как работящие. — Пан Цециль взмахнул рукой. — За мной, односумы!
Перед воротами, увидев взбитый копытами снег, командир отряда коротко бросил:
— Застать бы...
— З-з-застанем.
Пан Володша только хотел было постучать в сворку, как узкое окошко, врезанное прямо в ее середину, внезапно отворилось.
— Кто такие? По какому праву? — раздался хриплый, простуженный голос.
— Лужичане. Защитники земли родной, — сурово отозвался пан Вожик.
— Зачем тут?
— Может, пустишь нас? Мы люди, хоть и вооруженные, но спокойные.
— Скажи еще — безобидные.
— И скажу. Хлопоты от нас только грозинчанам с зейцльбержцами.
— Назовись.
— И руки подальше от сабли держи, — посоветовал другой голос, похоже, из окна звонницы. — А то времена нынче неспокойные...
— Да ради Господа! — Я — пан Цециль герба Вожик. Слыхали про такого?
— Слыхали, слыхали... Сказать, что только хорошее? Так врать не обучены... — в голосе, доносившемся из дома игумена, слышалась явная издевка.
— А я — п-пан Войцек герба Шпара. Про м-м-м-меня тоже слыхали?
— Ну...
— Т-ты бы полегче с арбалетом там... — прищурился Меченый. — Не ровен час, палец дрогнет, а я отбивать бельты саблей не умею.
— Во-во, — поддержал его пан Цециль. — А железяка в животе здоровью не на пользу. Так, нет, а?
Во дворе монастыря послышалось шевеление. Заскрипел снег под быстрыми шагами, что-то уронили, выругались сквозь зубы, бухнули тяжелым в стену. Над верхушкой ограды возникло усатое лицо в бобровой, с пером павы шапке. Усы светлые, почти белые — в таких и седины не видать. Брови тоже белесые, будто
