и Женя очутилась в редакции.
— Только дядя Саша все думал меня в тыл отправить. Нечего, мол, ребятишкам на фронте делать…
В тот день, когда Женя встретилась в лесу с дядей Мишей, майор пришел из политотдела и объявил:
«Вот скоро отправят меня в командировку, в тыл. Сам соберусь и тебя захвачу. Повоевала — и довольно! Учиться пора».
«А куда в тыл?» — заволновалась Женя.
«Еще точно неизвестно. Может, даже в Москву, вот куда!»
Все заговорили о Москве, и дядя Миша тоже. Он попросил:
«Будешь в Москве — зайди к моей маме на Чистые пруды. Передай от меня привет!»
— Только на следующий день я его… — Женин голос вдруг сорвался.
Жене все так ясно представилось, точно это произошло не год назад, а только вчера.
На рассвете началось наступление. Все кругом гудело, земля тряслась. Это действовала наша артиллерия. Потом к передовой полетели штурмовики «Ил-2», или, как их называли враги, «черная смерть». Самолеты летели сплошной тучей и так низко, что, казалось, вот-вот заденут верхушки деревьев.
И вдруг все стихло: в наступление пошла пехота.
В лесу, где расположились тыловые части дивизии, остались одни часовые. В эти грозные минуты каждого тянуло туда, к передовой, где вслед за огневым валом нашей артиллерии шли в бой полки.
Сотрудники редакции еще ранним утром ушли в ту сторону, где полыхало багровое зарево, — они должны были сегодня же написать о сражении в газету. Все работники типографии тоже куда-то исчезли.
Женя пошла в штаб. Но и штаба уже не было — он двигался вслед за наступающими частями, и на месте его палаток остались лишь вырытые в земле квадратные ямы со ступеньками. Никого не осталось и в зеленом фургоне дивизионного клуба — на время боя работники его превратились в санитаров и помогали выносить раненых из-под огня.
Напряженно всматривалась Женя в алевшее зарево, которое медленно отодвигалось все дальше и дальше на запад. Там в бой за Родину, за партию сейчас шли солдаты и офицеры, которых она знала по именам, с которыми, может, вчера тут, в лесу, вместе сидела у костра… Нет, больше она не в силах была оставаться одна в этом вдруг затихшем, безмолвном лесу. Она тоже должна быть со всеми, должна знать, что происходит сейчас там, на передовой.
Женя поправила сбившуюся пилотку, подтянула ремень и пошла в медсанбат, палатки которого виднелись неподалеку.
Ее здесь хорошо знали.
«А, это ты, Катюша! — кивнула ей бойкая черноглазая медицинская сестра Соня. — Иди к выздоравливающим». И сразу же забыла о ней, отвернулась.
Соня стояла возле зеленой санитарной машины с большим красным крестом и отдавала распоряжения санитарам, которые выносили оттуда раненых. Из операционной палатки показался высокий сухощавый врач. Соня подошла к нему и, указывая на раненого, которого санитары вынесли последним, тихо проговорила.
«Очень тяжелый… потеря крови…»
«Оставить на носилках! — отрывисто бросил врач. — Немедленно сделать…»
Сложных медицинских названий Женя не поняла.
Санитары осторожно опустили носилки и пристроили их возле высокой ели. Женя пристально всматривалась в бледное лицо раненого. Оно казалось знакомым.
Это был лейтенант, дядя Миша! Перевязанный, в окровавленной, распоротой по швам гимнастерке. И на ней неярко блестел орден Отечественной войны.
Дядя Миша тоже узнал девочку.
«Катя…» — еле слышно прошептал он синими губами.
Она села на траву около носилок.
Дядя Миша сказал:
«А к маме ты все равно зайди. Обязательно…»
Женя решила, что он бредит.
«Дядя Миша, мама далеко, ее тут нету. Вот вы поправитесь — и поедете к ней в Москву».
И осторожно погладила его руку.
Дядя Миша открыл глаза и тихо произнес:
«Нет, в Москве мне больше не бывать… Катюша, ты вот что… Сними, сними орден… Отдашь его матери…»
Женя испугалась:
«Что вы, дядя Миша, да мы в Москву вместе поедем!»
А он все свое:
«Нет, я не увижу Москву. И ты к маме зайди, непременно зайди. Ей легче будет от тебя узнать…»
Говорить ему было трудно, и он замолчал. Потом сказал еле слышно:
«Не забудешь? Чистые пруды, двенадцать «а», Токарева Анна Ивановна. Ее там все знают».
Женя стала снимать орден, а руки не слушаются…
Потом пришли санитары и унесли дядю Мишу. Женя знала, что его должны оперировать, и пошла к операционной палатке. Она долго напрасно ждала: дяди Миши все не было. А потом выбежала Соня, черные глаза ее были заплаканы.
«Молоденький такой… мальчик совсем…» — проговорила она, ни к кому не обращаясь, и закрыла лицо платком.
Женя бросилась к ней:
«Ну как? Что?»
Соня вытерла слезы:
«Кончился».
И вернулась в палатку.
А Женя вынула из кармана своей гимнастерки орден Отечественной войны. Как только поедет она в Москву, так сразу же зайдет к Анне Ивановне Токаревой, Чистые пруды, двенадцать «а». Никогда она этого адреса не забудет…
— Только я вот когда в Москву приехала…
Женя замолчала. Старушка смотрела прямо перед собой. Глаза ее были сухи. Рука судорожно мяла синюю кайму скатерти.
— А у тебя что же, родственники в Москве? — спросила немного погодя старушка.
— Нет, я в детском доме живу.
Токарева вздохнула:
— У чужих, говоришь… Вот оно что… Родных, значит, ни души?
— Сестра у меня осталась.
И Женя рассказала про Зину и про советы Вали из справочного бюро. Видно, такой уж день выдался у Жени — не могла она больше молчать!
— Покажи-ка, что это еще за адресные карточки?
Женя развернула пакет.
Старушка надела очки, стала рассматривать открытки.
— Найдем твою Зину! — отрезала она и сдвинула очки на лоб. — Вместе будем искать. Ты карточки надписывай, а я в управление схожу. Весь свет обшарим, а Зину найдем!
Тут в комнату вошел стриженый загорелый мальчик.
«Дяди Миши братишка», — подумала Женя — так мальчик напоминал знакомого ей лейтенанта.
— Футболист он у меня, — отрекомендовала старушка и показала на его сбитые, в ссадинах колени. — Хомич с Чистых прудов.
«Хомич» нахмурился, кивнул Жене. Быстро прошел к окну и стал рыться в ящике, где лежали какие- то гвозди, отвертка, сломанный фарфоровый изолятор.
