оно остается здесь и по отношению к настоящему дело идет только о том, чтобы в другом месте противопоставить себя прошедшему. Прошлое также не исчезает в сверхчувственном мире, как не исчез тот дом, из которого мы сегодня вечером вышли для того, чтобы придти сюда. Он остался на своем месте и точно так же не исчезает прошлое в сверхчувственном мире. Оно остается здесь. Находитесь ли вы ближе или дальше от умершего — это зависит от вас самих, от того, насколько вы подвинулись в вашем общении с умершими. Это может быть очень далеким расстоянием и очень близким.
Итак, мы видим: благодаря тому, что мы не только спим и бодрствуем, но также просыпаемся и засыпаем, мы находимся в непрерывном общении, в непрерывном соприкосновении с умершими. Они всегда среди нас и мы действительно действуем не только под влиянием тех, которые живут вокруг нас, как физические люди, во мы действуем также под влиянием тех, которые прошли сквозь врата смерти и которые связаны с нами. Я хотел бы выдвинуть сегодня такие факты, которые с известной точки зрения все глубже и глубже вводят нас в сверхчувственный мир.
Мы можем увидеть разницу между различными душами, прошедшими через врата смерти, если уясним себе, что непрерывно существует такое соприкосновение с умершими. Так как мы, собственно, всегда проходим через область умерших, либо ставя вопросы умершим при засыпании или получая от них ответы при пробуждении, то для нас будет очень важно, как мы связаны с умершими в зависимости от того, прошли ли умершие через врата смерти молодыми или старыми. Лежащие в основе всего этого факты, раскрываются, конечно, только ясновидещему сознанию. Но это относится только к «знанию» об этом, реальное же продолжается непрерывно. Каждый человек связан с умершими, как об этом говорит ясновидческое сознание. Когда сквозь врата смерти проходят более молодые — дети или юноши — то обнаруживается, что между живыми и этими умершими остается известная связь, иная, чем та, когда сквозь врата смерти проходят более старые, на склоне лет. Это огромная разница. Когда мы теряем детей, когда от нас уходят молодые, то они, в сущности, не совсем от нас уходят, а собственно, остаются с нами. Это открывается ясновидческому сознанию в том, что вести, приходящие к нам при пробуждении, именно тогда бывают живыми, когда вопрос идет о детях, о молодых умерших. Тогда между оставшимися в живых и умершими связь бывает такова, что ее можно охарактеризовать следующим образом: ребенка или юношу мы в действительности вовсе не теряем, они, собственно, остаются с нами. И они остаются с нами прежде всего оттого, что чувствуют после смерти большую потребность в том, чтобы действовать на наше пробуждение, посылать вести в наше пробуждение. Это очень странно, но юный умерший имеет очень большое отношение к тому, что связано с пробуждением. Ясновидческому сознанию особенно интересно наблюдать, как благодаря рано умершим людям, люди, остающиеся во внешней физической жизни ощущают некоторую набожность, известную склонность к набожности. Ибо об этом говорят им рано умершие души. В смысле набожности очень сильно воздействуют вести рано умерших душ.
Иначе обстоит дело, когда души умирают в старости, в физической старости, В этом случае мы можем иначе изобразить то, что раскрывается ясновидческому сознанию. Мы можем сказать; они нас не теряют, мы у них остаемся с нашими душами. Заметьте разницу: юных душ не теряем мы, они остаются среди нас. Более старые умершие души не теряют нас, они известным образом берут нечто от наших душ с собой, если можно так выразиться для сравнения. Позднее умершие души больше притягивают нас к, себе, в то время, как рано умершие больше тянутся к нам. Поэтому в момент засыпания нам самим нужно многое сказать в позднем возрасте умершим душам, и мы можем завязать связь с духовным миром особенно благодаря тому, что мы сделаем себя способными в момент засыпания обращаться к более старым умершим душам. В этой области человек может действительно многое сделать.
Итак, мы видим, что мы находимся в непрерывной связи с умершими. Мы имеем своего рода «вопросы и ответы»: взаимодействие с умершими. Для того, чтобы сделать себя особенно способными к вопросам, т. е., чтобы до известной степени приблизиться к умершим, надо иметь в виду следующее: обыкновенные абстрактные мысли, т. е. мысли, почерпнутые из материалистической жизни, мало приближают нас к умершим. Умершие даже страдают от наших развлечений в чисто материальной жизни, если они как-либо связаны с нами. Если же мы, напротив, будем удерживать и развивать то, что в области чувства и воли нас приближает к умершим, то мы этим хорошо подготовляемся к тому, чтобы ставить умершим соответствующие вопросы, хорошо подготовляемся к тому, чтобы установить связь с умершими в момент засыпания. Эта связь существует преимущественно благодаря тому, что данные умершие были с нами связаны при жизни. Связь при жизни обосновывает то, что следует затем для связи после смерти. Есть, конечно, разница, говорю ли я с кем-нибудь равнодушно, или же с участием, говорю ли я с ним так, как один человек говорит с другим, когда он любит этого другого, или же я говорю с ним равнодушно. Большая разница, говорю ли и с кем-нибудь так, как за файф-о-клоком, или же так, что меня особенно интересует то, что я могу услышать от другого. Если мы в жизни создаем более интимные отношения от одной души к другой, такие отношения, которые основаны на чувствах и импульсах воли, и если мы после того, как какая-нибудь душа прошла сквозь врата смерти, сумеем сохранить преимущественно такие отношения в области чувств, такой интерес к душе, такое «любопытство» к ответам, которые она даст, или же, если мы, может быть сами испытываем побуждение быть чем-нибудь для нее, если мы умеем жить в подобных воспоминаниях о душе, воспоминаниях, идущих к душе не из содержания жизни представлений, не из отношений одной души к другой, тогда мы бываем особенно пригодны к тому, чтобы в момент засыпания подойти к душе с вопросом.
Напротив, мы становимся особенно пригодными к тому, чтобы получить ответы, вести в момент пробуждения, если мы способны и склонны к тому, чтобы познавательно вникать в существо данного умершего при жизни.
Подумаете только, как мы — в особенности в настоящее время — проходим мимо людей, в действительности не узнавая их ближе. Что, собственно, знают в настоящее время люди друг о друге? Возьмем этот, несколько удивительный пример: существуют браки, длящиеся десятки лет. Причем оба супруга совершенно не знают друг друга. Это бывает. Однако, вполне возможно, что это зависит не от таланта, это зависит от любви, с пониманием вникнуть в существо другого и таким образом (путем) нести в себе действительный мир представлений другого. Это особенно хорошо подготовляет к тому, чтобы в момент пробуждения получать ответы от самого умершего. Поэтому мы также бываем более предрасположены к тому, чтобы при пробуждении получать ответы от ребенка, от молодого умершего, так как мы молодых узнаем ближе, чем тех, которые ушли более во внутрь себя и состарились.
Таким образом люди могут содействовать правильному установлению отношений между живыми и умершими. В сущности, вся наша жизнь пронизана этими отношениями. Как души, мы погружены в сферу, в которой находятся и умершие. Степень нашей набожности очень сильно связана с воздействием на нас рано умерших и если бы рано умершие не посылали свое воздействие в жизнь, то вероятно, вообще не было бы набожности. Поэтому по отношению к рано умершим душам лучше всего сохранять более общие воспоминания. Торжества в память умерших детьми или в юном возрасте должны были бы всегда иметь в себе нечто обрядовое или более общее. На смерть рано умерших следовало бы иметь особый обряд. Католическая церковь, у которой все рассчитано на юношескую, на детскую жизнь, которая вообще предпочитала бы иметь дело только с детьми, управлять детскими душами, поэтому мало применять обычай произносить «индивидуальные» речи о детской жизни, окончившейся смертью. Это особенно благотворно. Наша печаль о детях иная, чем наша печаль о пожилых людях. Печаль о детях мне бы больше всего хотелось назвать «печалью сочувствия», ибо печаль, которую мы испытываем об умершем у нас ребенке, является, собственно, большей частью размышлением нашей собственной души о существе ребенка, который остался вблизи нас. Мы переживаем жизнь ребенка и существо ребенка сопереживает печаль. Это печаль сочувствия.
Когда же, напротив, появляется печаль, в особенности, по отношению к умершим в позднем возрасте, то ее нельзя обозначить как «эгоистическую» и она больше всего питается размышлением, что умерший «берет нас с собой», если он умер в более старом возрасте. Он не теряет нас, если мы пытаемся приготовить себя к встрече с ним. Поэтому мы можем память о поздно умершем оформить более «индивидуально», более в сфере мысли, мы можем продолжать оставаться соединенными с ним в мыслях, которыми мы при жизни общались с ним, если мы постараемся не быть по отношению к нему неприятным собеседниками. Он остается с нами, но странным образом, если у нас такие мысли, которых он вовсе не может воспринять. Мы остаемся с ним, но мы можем стать ему в тягость, если он принужден тащить нас за собой, раз у нас нет таких мыслей, с которыми он может соединиться, которые он может соответствующим
