Переправа превратилась в так называемое сообщество по несчастью. С криками пробежала ватага ребятишек, видимо играя в «Орден Чистоты против мутантов». Некоторые улыбались, с неким уважением кивая в след. Впрочем, таких вот одинаково дружелюбно настроенных людей было очень мало. И вскоре на нашем пути встала троица рослых детин в кожаных косухах и с оранжевыми банданами на головах.
Кетчеры! Да их же за сотни шагов легко распознать! Что эта троица делает здесь? Неужели эти олухи надеются проскочить в городок Старателей? Их же там на первом столбе вздернут. Нет, определенно Пустошь сошла с ума. Или…
Гожо, заметив эту троицу, на ходу скинул с плеча автомат, машинально сбросил предохранитель. Приклад уперся в плечо, холодная сталь прижалась к щеке. Здоровяк все еще медлил, разглядывая рослые фигуры сквозь прорезь прицела. Еще мгновение и палец цыгана потянет тугую спусковую скобу, короткой очередью отправляя бандитов к праотцам, вернее, к одному праотцу – Алексу Кетчеру.
Троица, поднимая вверх клешни, расступилась, освобождая проход.
Ну вот и ладненько. Есть у них еще что-то под черепной коробкой.
Подстраховывая спину цыгана, я вскинул ствол автомата и обернулся, держа ненадежных товарищей на мушке. Вид серьезно настроенных людей усмирил пыл бродяг. Оно и к лучшему. Не к месту сейчас пальбу устраивать. Нам бы к охране пробраться.
– Сучье племя! – Прошипел Гожо, плюнув под ноги. Не ставя автомат на предохранитель, опустил ствол и поплелся дальше. Я последовал за ним. А здоровяк еще долго шел, бесконечно чертыхаясь и бормоча что-то себе под нос. Завели товарища. Хорошо, что не вскипел.
Впереди зажегся свет от только что включенных прожекторов, мерно загудел дизельный генератор. Ночь властной богиней опускалась на мост. Заметно похолодало. По спине невольно проскочил холодок. Поежившись, я сильнее сжал рукоять автомата, чувствуя, как дрожь проскакивает по всему изможденному телу. До проходной с наемниками-головорезами оставалось совсем ничего.
Верхняя часть моста была оборудована под смотровую вышку, тщательно забаррикадированную мешками с песком. В расселине между таковыми одиноко торчал ствол крупного пулемета, жерло которого устремило свой взор прямо в толпу. По обе стороны к вышке тянулись металлические лестницы. На самой вышке и у лестниц дежурили рослые, широкоплечие бойцы в длинных серых шинелях, с автоматами наперевес.
Что не говори, а охрана тут была что надо.
Свет, мерно льющийся от прожекторов, выхватывал металлическую трубу, аккуратно выкрашенную в красно-белые полоски. Шлагбаум!
– Стоять! Кто прется? Еще шаг, и шмалять начнем! – Грубо, с надменностью в голосе, продекларировал часовой.
– Слышь, служивый, нам бы со старшим покалякать. Дело есть!– Громко, так, чтобы часовой услышал каждое слово, прокричал цыган.
– Пошел вон отсюда, бродяга, покуда я тебе башку не прострелил! – И в такт угрозе, щелкнул затвор автомата.
– Служивый, говорю же тебе, дело есть! Нам кровь из носу на ту сторону надо! – Продолжил Гожо, проигнорировав угрозы. Я напрягся, чувствуя, как вспотела ладонь, лежащая на рукояти автомата.
– Ты тупой? Тебе люди говорят, чтобы чесал отсюда! Я вот лично на твое дело болт клал! Канай отсюда. – Уже более мягко, с долей иронии в голосе проговорил часовой. Видно, за день стояния на одном месте, он сам был не прочь пообщаться, только вымуштрованная в казармах воля не позволяла низойти до банальной болтовни на посту.
– А с какого это рожна вы тут проезд закрыли? Чего стряслось?
– Ничего! Ты откуда свалился? Вся Пустошь гудит, а ты и в ус не дуешь? – Сам того не желая, пустился в разговор служивый.
– Ну раз так, будь другом, просвети!
– Незачем мне тут с вами базары разводить. Я на посту. – Видно сам себе, напоминая о своем положении, продолжил часовой. – Вот совет общины старателей решит, пущать вас в град, али не пущать!
Совет общины – серьезная штука. Этих жирных обалдуев из занятых апартаментов хрен выгонишь, не говоря уже о принятии каких либо решений. Совсем обленились. Получая приличные деньги и обеспечив себе достойное существование, эти уроды специально долго высиживали решение, грея свои толстые задницы в кожаных креслах. Сальные, обрюзгшие рожи не могли прийти к общему, подходящему в первую очередь лично для них, мнению. На горожан им было наплевать. Первое, как мне казалось, эта элита нынешнего общества подсчитывала прибыль в своих и без того бездонных кошельках. Деньги, богатства, власть – вот что жаждал каждый из совета.
– Ну, так что стряслось, служивый? – Продолжал насаждать с вопросами Гожо. Его громкий голос вывел меня из оцепенения.
– Дык, это, как его, пидемия! – Почесав пятерней затылок, выпалил часовой. – Поговаривают, что эта пидемия похлеще всякой земляной лихорадки будет. Люди, як те ползуны, что на солнце остались, мрут. Правда то, али брехня, не ведаю. Да оно мне, что манису соляра! Мое дело маленькое: стоять на посту, да таких обалдуев как вы не пущать! Лекари в ступоре полном, рты свои разинули и зенки округлили. Говорят, не вразумят, что за хрень! Эск… тьфу, как их? Эскультяпы, одним словом, вот! – При этих словах, часовой задрал вверх указательный палец, потом, помедлив немного, стал им упорно ковырять в широком носу.
– Что за эскультяпы? – Уставился на меня цыган.
– Он, наверное, имел в виду эскулапы. – Нерешительно вывел я.
– Во-во, что имею, то и веду! Все, пошли вон!
На этом все общение с разговорчивым часовым закончились. Оно и понятно, ведь от низкого, укрепленного досками и промазанного глиной домишки к мосту направлялся начальник караула в сопровождении двух рослых бойцов.
– Начальство топает! Может, чего интересного скажут. – Часовой, расправив пышные усы, сплюнул себе под ноги и стал поспешно поправлять видавшую виды шинель.
Здоровяк дернул меня за рукав.
– Пошли отсюда. Знаю я этого начальника. Та еще гнида! Если меня узнает, трындец нашей экспедиции. Пошли. – Цыган, быстро шагая, стал уходить в тень, подальше от света прожекторов. Я рванул за ним.
– Чего у тебя с ним случилось? – Спросил я, обгоняя здоровяка.
– Да, длинная история. Довелось мне как-то тут, у здешних живодеров в их темнице пару-тройку суток провести, пока напарник не выкупил. Благо, деньжата у нас водились: только партию мамми сбагрили. Так вот, этот, – Гожо мотнул головой в сторону охраняемой проходной. – Все это время, что я на шконке парился, допросы, сука, с пристрастием устраивал. Я думал, если еще ночку там просижу, то все, конец. Он из меня чуть всю душу выбил. Но, видно, есть Создатель на этом проклятом свете, не дал бедному цыгану помереть! – Цыган остановился, перевел дух, морщась, коснулся опухшей брови. – Вот такая вот ситуёвина!
Дикий рев нарушил нашу дискуссию, заставив позабыть о начальнике караула и злоключениях Гожо. Последующие за ревом не менее дикие вопли и крик, разом раздавшиеся из глубин толпившегося на мосту народа, подбросили нас на месте. Мы оба, вскинув автоматы, устремили взгляд в сторону шума.
К уже имеющейся жуткой какофонии, воцарившейся над мостом, добавились разъяренные крики женщин и плач детей. Толпа разбегалась от не видимой для нас с Гожо опасности. Некоторые, спотыкаясь, падали, и по ним, не замечая, проносились другие. Многие мужчины выхватывали ружья и обрезы, готовые в любой момент открыть огонь.
Женщина в серой хламиде с младенцем на руках, убегая, наскочила на костер, зацепив разлохмаченным подолом повисающий над огнем котелок с кипятящимся варевом. Прожорливые языки пламени перекинулись на замусоленную ткань хламиды, та вспыхнула. Женщина бросилась в сторону, огонь как ошалелый пополз вверх по спине, превращая ее фигуру в один огромный факел. И чем была пропитана ее хламида?
Уже потерявшая разум женщина с воплями налетела на рослого мужика в длинном плаще. Тот, долго не думая, толкнул ее к оградительному бордюру. Хрупкое тело, освещенное пламенем, врезалось в
