Тем и хорош английский язык, что идеально отделяет написанное от произносимого. Потому лучше один раз увидеть за 5, 10, 20 секунд страничку текста, чем ждать, пока какой-нибудь тугоухий и косноязычный болван тебе ее будет произносить вслух битых пять минут.
Любой правильный язык, Иван, должен быть беспредметен, чтобы работала чистая мысль, не загрязненная соприкосновением с вещами-субстанциями материального мира. А письменная зафиксированная речь намного более информативна и технологична по сравнению с устными рассуждениями краснобаев.
Глянешь по писанному, напечатанному, и сразу их красноречивая дурь тебе ясна бывает…
Учитель задумался, чем и воспользовался его ехидный ученик, невинно спросивший:
— Фил Олегыч, а почему бы вам самому книжку не написать?
Иронию воспитатель уловил, понял, что заехал совсем не туда, сказал не то, чего хотел, и потому сокрушенно развел руками:
— Мозгов и у. е, умственных единиц мериканьских, не хватат мне, Иван…
Чему-чему, а вот такому самокритичному заявлению наставника его воспитанник не смог поверить:
— Нехорошо смеяться над маленькими, Фил Олегыч!
— А ты что, брат ты мой, думаешь, я большой и умный? Побольше и поумнее меня иные люди найдутся.
Каюсь, банальности и трюизмы с важным видом изрекаю. Занудой становлюсь. Наверное, старею…
Я вот что хотел тебе сказать и заодно спросить: теперь ты понял, вьюнош, разницу между чистой мыслью и переводом, когда тебе не надо за каждым словом в карман, в словарь лезть?
— Ну вы скажите, Фил Олегыч! Мы ведь и раньше друг друга на английском понимали. И здесь, на ранчо у грэнди Бармица, мне понятно, о чем мне говорят по-английски и по-испански. Я им в ответ их же словами. Причем тут перевод?
— Ну ты, Иван, у нас исполин филологической мысли. Не обижайся, я серьезно говорю.
Со мной в детстве точно так же было. Как меня спрашивали, так я и отвечал. Хотя не верил, если мне говорили, будто на клетке слона написано 'буйвол'.
Ни людям, ни буквам доверять нельзя. Но только смыслу и духу высказанного. Тому, что скрыто, или подразумевается.
Еще лучше разумно верить в неизреченное, идеальное… В то, чего ни в глупой сказке сказать, ни умным пером-стилусом описать и на клавиатуре не набрать…
От дальнейших высокопарных рассуждений Филиппа отвлек и спас мобильник. Пришедшее сообщение не позволило ему воспарить духом к философским вершинам и позорно свалиться оттуда. Потому как его воспитанник явно затосковал и мечтал, как бы ему поскорее избавиться от занудствующего воспитателя.
— Ладненько, Вань, потом как-нибудь договорим. Вижу: хочешь к 'Дюне' вернуться. Ноу проблемс. Валяй.
Мне письмо на малую родину давненько пора сочинить, срочно и урочно, длинное-длинное.
— Насте?
— Кому же еще?
Филипп не так-то уж очень цинично обманул маленького Ваню. Стыд-позор, но Насте он примерно как с неделю не писал. В то время как эсэмэска пришла к нему от Вероники. Притом с кодом орденского приоритета.
К трейлеру Сан Саныча он прискакал во весь опор, выжав из Карамаза недурной карьер. Пришлось мерина вываживать на берегу озера, давая ему остыть.
— Ты, глупое животное, откуда те соображать, что мне нужно? Небось, эмпатия срабатывает, да? Скотина, своим галопом всю задницу отбил. Иноходец, из рака ноги…
Смысл речей Филиппа для Карамаза оставался темным. Но ласковые интонации коняге были по нраву. Тем более кусок хлеба, посыпанный солью…
— Привет, братец! Тебе чего, Фил, соли на хвост насыпали? Примчался как угорелый на пожар.
— Сама же вызывала по орденскому коду!
— Так это я от полноты чувств шаблон отправила. Лень было самой новый текст набирать, шифровать… Думала, сообразишь: после обеда сообщу тебе радостную весть.
На арматоров и возмутительно пустоголовых девиц не обижаются. Бешеная скачка по жаре, галопом не в счет. Поэтому Филипп недовольно хмыкнул и тактично промолчал.
— Сейчас ты мне все простишь, милый. Отныне ты имеешь невиданную вовеки вещь. Гордись своим арматором и моим бесподобным предвидением…
Филипп не мог поверить собственным глазам. Прежде мутный грязный сапфир, подвергнутый Вероникой теургической огранке, будучи помещенным в рукоять Регула, опять обрел небесно-голубую прозрачность. Мало того, внутри драгоценного камня заиграла множеством сверкающих лучей ультрамариновая игольчатая звездочка.
— Сапфир небесного ясновидения нечасто удается получить в комбинации с клинком, рыцарь Филипп, — прокомментировала свершившееся чудо арматор Вероника.
— Ваш меч Регул, рыцарь-неофит, произвольно видоизменил апотропей, трансформировав его в мультипликатор оружейной прекогниции. Кто как, а я бы не рискнула выступить против такого вот клинка с каким-либо сорок раз сверхрациональным холодным оружием в руках…
Ей-ей, Фил. Я же тебе говорила: рыцарь-адепт Рандольфо круто работал с артефактами. Ума не приложу, какими еще ритуалами старик Альберини мог зарядить этот меч.
В моем предзнании я твой Регул вообще не локализую. Думаю: только уровень адепта позволяет его хоть как-то обозначить во времени и пространстве.
Меч парирует и наносит удары из будущего. Каков у него конкретный временной лаг, как он смещается, доступно одному вам рыцарь-неофит Филипп…
Инквизитор Филипп осторожно взял меч из рук арматора. Он стремился понять, каким же тонким изысканным инструментом с течением веков и столетий стал этот тяжелый древнеримский гладий, ныне подобный на невидимый невооруженным глазом скальпель, предназначенный для проведения микрохирургических операций.
Понимание к инквизитору пришло мгновенно, как и уверенность в благодатном предназначении обоюдоострого меча. Им действительно можно отражать, наносить колющие и рубящие удары. Но зачем?
Инквизитор провел левой рукой по эбеновым ножнам, прикоснулся к лучезарному сапфиру в навершии рукояти и ощутил, что сквозь радостно-торжественный тон арматора Вероники, помимо ее воли выходит наружу, сквозит плохо скрытая ревнивая зависть.
Как же она может так ошибаться!
Регул является совсем иным оружием в вышних. Ибо он есть феноменально меч духовный не от века и мира сего. Такова идеальная сущность рыцарского клинка, по праву обретенного наследником-неофитом на вершине горы.
В истинной горней мудрости он был оставлен там на хранение не рыцарем-адептом Рандольфо, также прекрасно понимавшим сущность данного теургического орудия, но самим достославным архонтом Гаем Юнием Регулом Альберином.
Отрешившись от ипостаси инквизитора, рыцарь Филипп прочувственно поблагодарил арматора Веронику. Объяснять ей он ничего не объяснял. Незачем, если в том он не видел маломальской ситуативной необходимости.
В заоблачном городе на вершине горы он чувствовал себя совершенно одиноким. Но вовсе не страдал от собственного одиночества. Так было и так будет.
'Буди мне явлено отмщение, одному же мне и воздаяние. Всяк влачит тяжесть креста своего и наособицу ярма-коромысла…'
По-мирски явившийся переодеться к обеду прецептор Павел предстал перед рыцарственными коллегами априорно более сведущим и знающим, нежели рыцарь Филипп и арматор Вероника.
